Вести о Япан-острове в стародавней России и другое

(Историки сообщают, например, об одной курьезной истории, связанной с пониманием японского языка в России. У берегов Камчатки в 1742 г. потерпело крушение очередное японское судно, и документы с него были отосланы в Петербург, в Сенат. Там разобраться не смогли, отправили в Министерство иностранных дел, т. е. в соответствующую Коллегию. В Коллегии в конце концев составили справку, которая до сих пор хранится в архиве. В справке говорится: «В Коллегии Иностранных дел вышеобъявленные присланные при указе из Правительствующего Сената на японском языке письма объявлены были китайцу Федору Джоге, который, посмотри их, сказал, что их перевести он, Джога, не может». В результате письма снова вернулись в Сенат непрочитанными. Однако надо было выполнить указ императрицы Елизаветы Петровны о переводе этих документов, и Сенат отправляет их почти обратно — на восток, в Сибирскую губернскую канцелярию. Там бумаги снова были подвергнуты тщательному изучению, и по прошествии пяти месяцев из Тобольска был отправлен рапорт в столицу: что полученные бумаги на японском языке показаны здешнему муфтию, но последний, «посмотря те письма, сказал, что знает-де он языки и грамоту татарскую, арапскую, персицкую, а объявленные письма на каком языке написаны, он не знает»[99].)

Сам Рейхель ощущает незнание японского языка как большой изъян своей работы и приносит извинения за возможные ошибки в транскрипции японских слов, впрочем возлагая вину за это на самих японцев, закрывших страну для внешних сношений: «…но есть ли мы прегрешили, то пускай! японец на нас за это негодовать не будет; ибо мы не можем к ним дойти и лучше научиться».

Рейхель сетует на то, что русские, рассуждая о Японии, в отсутствие собственных специалистов «должны полагаться на чужестранных писателей». Однако не все чужестранцы вызывают у него сомнение, а главным образом те самые Карон и Шарльвуа, написавшие вышеназванные «Описания о Японе». Они, считает Рейхель, «разгласили в Европе разные ложные сведения о Японии» — для своей корысти, из упрямства или желая другим вредить[100].

«Надежнейшим писателем» Рейхель полагает Э. Кемпфера — как человека ученого, кроме того, имеющего личный опыт. Энгельберт Кемпфер был немецким врачом и ботаником; он совершил длительное путешествие в Азию, работая при Голландской ост-индской компании. В 1690–1692 гг. он жил на искусственно насыпанном острове Дэсима недалеко от Нагасаки вместе с остальными членами голландской миссии (причем ему пришлось выдавать себя за голландца, поскольку никаким другим иностранцам пребывать в Японии не разрешалось). Один раз он даже совершил поездку в Эдо к сёгуну. Но и во время путешествий Кемпфер не имел права сходить с лошади, ему было запрещено самому срывать растения, так что зарисовывать их он мог только, когда ему приносил их приставленный к нему его японский ученик. Похоже, что Кемпфер среди множества добытых и приобретенных в Японии экспонатов привез в Европу из Японии и небольшое, искусно выполненное чудище, которое было ему вручено как чучело японского водяного — каппы. Его зарисовки замков бывали подписаны по-арабски — чтобы не прочитали японцы, владеющие латиницей[101]. Многое из привезенного в Европу Кемпфером[102] после его смерти попало к сэру Хансу Слоану и впоследствии стало достоянием Британского музея.

Несмотря на пиетет по отношению к Кемпферу, кстати, бывавшего и в Москве, Рейхель в то же время провозглашает: «…в сей краткой Японского государства истории мы никакому писателю слепо не следовали, мы испытывали, избирали и по ненависти или мщению писанное старательно от справедливого и бесстрастного различали». В самом деле, даже заслуживающий доверия Кемпфер не раз подвергается критике просвещенного историка.

Изложение Рейхеля критично не только по отношению к предшественникам, порой оно бывает выдержано в иронических тонах и по отношению к объекту исследования. Довольно точно излагая содержание мифов из летописного свода «Кодзики», Рейхель рассказывает о семи поколениях богов, называя их имена, — Идзанаги-Идзанами, Аматэрасу и т. д., хотя применяемая им транскрипция в настоящее время выглядит настолько диковинной, что японские имена не сразу или не всегда поддаются расшифровке.

При этом с явной насмешкой он пишет: «Японцы думают, что они произошли от самих богов и сотворены при самом первом приведении в порядок всемирного хаоса». Японскую историю древности он делит на три периода, различая время «баснословное, неизвестное и историческое». «Из этих летописей усмотреть можно, как основательна и справедлива история сего государства»[103], — так иронизирует над японцами этот российский европеец эпохи Просвещения. С его точки зрения, «чтобы не оставить весьма много пустого места в своей Истории, японские летописатели наполнили оное Египетской и Китайской Историями и внесли имена Китайских императоров».

При этом все три периода по японским летописям Средневековья изложены Рейхелем подробно и добросовестно, приведены и позднесредневековые легенды и поверья.