Вести о Япан-острове в стародавней России и другое

Период с 80-х г. XIX в. до 20-х г. XX в. вообще, как это ни покажется странным нынешнему японоведу, буквально изобиловал публикациями разного рода, относящимися к японской литературе. Это время гораздо богаче, чем, например, 30-е годы XX в. или даже 50-е. Многочисленны публикации в различных журналах, но немало и книжных изданий, причем помимо работ, так сказать, общепопулярного характера велико было и число переводов — не только с западных языков-посредников, но и непосредственно с японского. При этом через западные работы к концу XIX в. уже утвердилось представление о японцах как о «народе со страстной любовью к прекрасному»[164].

«Широкий» российский читатель к тому времени при желании способен был уже собрать немалую библиотеку на русском языке, касающуюся Японии и, в частности, японской литературы. Появилось немало русских и переводных книг, дающих «общекраеведческие» сведения о Японии или написанных как путевые заметки, куда по традиции включались и сведения о литературе, порой с пересказом отдельных сюжетов. Особую, по-своему примечательную часть этой книжной культуры составили книги, появившиеся в связи с Русско-японской войной и трактующие военные качества японцев как отдельную ипостась этого народа.

Издания рубежа веков по японской литературе можно насчитывать десятками и найти среди них много неожиданного — например, повесть «Принцесса Лучезарная» (т. е. «Такэтори-моногатари») в «Ниве» за 1899 г., № 16, легенда «Рыбак Урашима» (Урасима) (СПб., 1890), переводы «Кодзики» в очерке Г. Генкеля «Боги Японии» 1904 г. (с немецкого) или сатирический роман Вкути-ген-итиро (т. е. Фукути Гэнъитиро) «Обзор мира. Картинки из жизни Токио» (с японского), высмеивающий моду на все иностранное в послемэйдзийский период и действительно довольно смешной даже для современного российского читателя.

Особое внимание уделялось поэзии — как известно, «японизм» в России принял прежде всего поэтические формы, и чуть ли не каждый российский поэт первого двадцатилетия прошлого века так или иначе отдал дань японской поэзии, составив себе представление о ней именно по ранним литературным адаптациям и пробам стиховедческого осмысления. Здесь тоже можно назвать немало публикаций — например, «Маленькая антология. № 1. Китай и Япония в их поэзии, СПб., 1896», переводы Н.И. Познякова (1898) и его брошюра «Японская поэзия» (1905), переводы «Песен ста поэтов» в том же 1905 г., «Импрессионизм как господствующее направление японской поэзии» Ямагути Мойти (1913)[165], «Японская поэзия» Г. Рачинского (1908 и 1914)[166] и многое другое.

Желание ввести японскую литературу в круг российского чтения и вообще сделать ее частью культуры страны явствует не только из стремительного роста числа переводов того времени, но и из обилия очерков о японской литературе. Достаточно назвать, например, очерк «Народный эпос и лирика в Японии» (журнал «Изящная литература», 1885), краткую статью К. Петрова «Японская литература» («Вокруг света», 1886), очерк с тем же названием в журнале «Мир Божий» 1899, «Народная японская поэзия» («Новый журнал иностранной литературы», 1904) — изданий этого рода выходило тогда немало.

Самой академической работой в этот период было, надо думать, издание астоновской «Истории японской литературы», вышедшей в 1904 г. во Владивостоке в переводе В. Мендрина под редакцией Е. Спальвина (с предисловием переводчика и комментариями Е. Спальвина, вносящими отдельные уточнения и осовременивающими монографию У. Дж. Астона, — первая профессиональная работа в этой области).

Богатая и сложная книга Астона, вероятно, содержала много материала, не вполне удобопонятного «простому» любителю, зато понятные места из этого перевода астоновской книги, и прежде всего рассеянные там и сям личные оценки, стали цитироваться в российских изданиях чаще других. Так, в работе Н.И. Познякова вслед за Астоном утверждается, что японская поэзия «богата скорее древностью, чем содержанием, образами и вообще внутренними достоинствами»[167].

Небольшая книга Н.И. Познякова вообще выдвигает немало фундаментальных положений. Во-первых, автор подводит черту под поверхностным японизмом конца XIX — начала XX в.: «Прежний ничтожный мелкий интерес к Японии или, вернее, только к некоторым ее производствам — лакированным шкатулкам, черепаховым портсигарам, разрисованным тростям и веерам — должен замениться, да и заменился, интересом более глубоким и живым — интересом к духовной жизни японцев. А так как литература того или иного народа есть несомненное и наиболее верное отражение духовной жизни его, то, само собой, должен пробудиться и возрастающий интерес к японской литературе вообще и к японской поэзии в частности».