Вести о Япан-острове в стародавней России и другое

Привычная для нас убежденность российского автора в приоритете литературы над всем остальным в духовной жизни народа, вероятно, вызвала бы немалые сомнения среди его японских современников, да и теперь японская культура не стала литературоцентристской, а поэзия не только не считается божественной, но, напротив, среди иных литературных жанров занимает далеко не самое высокое место.

Однако для западного и русского читателя логос превыше остальных типов нематериальной деятельности, и Позняков объявляет о пришествии нового явления: «Появилась — как из-под земли выросла — пред русским читателем и японская литература, о существовании которой едва ли кто-либо предполагал; но о несомненности ее свидетельствует историческое исследование».

Необходимость встроить японскую поэзию в литературные горизонты времени, естественно, встречает множество различных методологических трудностей, вовлекая автора в разные поэтологические ловушки.

Довольно подробно и схематически верно излагая самые общие этапы истории японской поэзии, Н.И. Позняков примеряет японскую поэзию к русской, красоту ее поверяет звучанием русского стиха. Например, в книге Астона он нашел перевод драмы традиционного японского театра Но «Такасаго»: «Я намеревался воспользоваться переводом этого но и пересказать его в стихах; но мне это решительно не далось… Откровенно сказать, мне было жаль изящного русского стиха, мелодичных русских размеров и звучных рифм — жаль было пригонять их насильственно к этой безжизненной, бездейственной, будто бы, драме, неуклюжей, бесформенной и полной удручающих прозаизмов»[168].

Примечательны и рассуждения автора о более позднем периоде японской поэзии: «…вряд ли можно утверждать, что до настоящего времени японская нация создала много поэтических произведений выдающихся достоинств. <…> Важное значение имеет толчок, данный японской литературе внесением в нее европейских идей, — внимание, обращенное в последнее время на европейскую и, в особенности, английскую поэзию»[169]. Н.И. Позняков, внимательный читатель западных исследований и переводов, предрекает, что «японская поэзия, никогда не отличавшаяся глубиной идеи, не звучащая красивыми мелодиями благодаря своему силлабическому стиху и механической, искусственной версификации… возродится непременно, — и все же это будет тогда поэзия не японская, а только на японском языке поэзия передовых народов Европы и Америки». Вот классический пример, когда предсказание сбывается наоборот — если бы Позняков мог увидеть бесчисленные сайты с подражаниями японской поэзии хайку в нынешнем Интернете на всех языках «передовых народов Европы и Америки»…

В сущности, позняковские рассуждения представляются чрезвычайно интересными и ценными с точки зрения сравнительного стиховедения и проблем взаимных проекций разных поэтических систем. Здесь целый пучок фундаментальных вопросов, которые Н.И. Позняков толкует достаточно последовательно. В частности, наличие звуковой организации как важного фактора стиха индоевропейских поэтических систем он воспринимает как имманентный и универсальный признак поэзии вообще, придерживается представления о том, что перевод «через третьи руки» и в самом деле может оказаться неточным в отдельных деталях, но никак не в общей выразительности, поскольку структура поэтического образа также универсальна, и пр. Но все это, разумеется, составляет особый круг проблем за рамками нашей темы.

Кроме астоновской истории японской литературы в том те 1904 г. вышел пространный (по объему не уступающий елисеевскому) и подробный очерк Г. Востокова, посвященный японской литературе и театру и напечатанный в книге энциклопедического характера «Япония и ее обитатели»[170].

Литература в нем освещена в соответствии с принятыми и теперь рубриками — «Общий характер японской литературы», «Японское стихосложение», «Древнейший период японской литературы (по VII стол. от Р. X.)», затем следуют периоды Нара, Хэйан, «период упадка и темные века», период Эдо, современная литература и печать. Разумеется, эта схема воспроизводит строение работ У. Дж. Астона и К. Флоренца, на которые автор опирался более всего и которые в свою очередь исходят из японских историко-литературных трудов того времени. При этом Г. Востоков, как и В. Строев, также отнюдь не может быть назван «просто» переводчиком или механическим компилятором западных работ (если такие компиляторы вообще бывают) — он выражает собственные оценки и суждения, время от времени обрушиваясь на западных (переводимых им) авторов с резкой критикой. Он рассказывает о древности японской литературы, которая была развита уже тогда, «когда народы некоторых просвещеннейших ныне европейских стран были еще варварами», сообщает о японской литературе такие сведения и в таком ракурсе, против которого не стали бы возражать и нынешние востоковеды. Он пишет о том, что «каждый японский кули знает наизусть десяток-другой классических образчиков японской поэзии, любит их и глубоко их понимает».