Вести о Япан-острове в стародавней России и другое

Однако ему явно приходится отстаивать право японской литературы на свои особенности. Приводя слова Чемберлена «в японской литературе отсутствуют гений, идея, логика, глубина, широта и разносторонность», Г. Востоков в то же время и защищает японскую словесность, цитирует и другие «голоса», «подтверждающие, что все эти странности, ребячество, чудачества и особенности японской поэзии начинают объясняться и получать своеобразную прелесть… когда изучают народ в связи с его литературой и природой страны»[171], т. е., как бы сказали теперь, в контексте данной культуры.

Но все же и у Г. Востокова мы найдем немало оговорок вроде: «Мы не хотим этим сказать, что японскую литературу можно поставить рядом с литературой любого из европейских народов» (с. 266–267), или снисходительно поощрительных сентенций: «Крохотная безделушка, но прелестная» (с. 271, в связи с хайку XVIII в.). Г. Востоков определенно стремится утвердить право японской (и, видимо, любой другой «неевропейской») литературы на особую мерку, но, по всей видимости, далек от мысли уравнять ее в достоинстве с западными.

Интересно, что тот же Востоков, поместив рядом с эссе о литературе Японии сведения о ее «религиозном быте» и отмечая «некоторые успехи» христианства в Японии, пишет, что «при ближайшем исследовании дела оказывается, что… мы имеем перед собою не серьезное обращение, а комедию, проделываемую японцами с полнейшей наивностью. Так же обстоит дело и в Корее и в Китае, но цели, толкающие японцев в объятия миссионеров, не те, что там. Китайцы ищут в миссионерах и находят в них защитников от притеснений мандаринов, японцы же, в большинстве случаев, ценят в них учителей иностранных языков… В общем же передовые японцы отказались от национальных верований как от ненужного хлама; для них единственною религиею является наука, единственным руководящим началом — разум» (с. 357) — вывод, достойный истинного сына второй половины XIX в.

Обширное и содержательное сочинение, похожее на краткую монографию, представляет собой очерк о японской литературе в 82-м томе «Энциклопедического словаря» Брокгауза и Эфрона, вышедший в том же 1904 г. Автор его скрыт под псевдонимом В. Можно сделать несколько предположений относительно этого В. — известно, например, что около 100 литературных статей для словаря написал член редколлегии всего издания, редактор литературного раздела С.А. Венгеров, так что, может быть, он и есть автор очерка. Правда, когда Венгеров подписывался инициалами, он обычно писал С.В. или С. В-в. С другой стороны, возможно предположить, что статью написал тот же автор, что писал об истории Японии — В. Водовозов, однако и он сокращал свое имя иначе — как В. В-в. Может быть, автором была сестра С.А. Венгерова, переводчик, тоже участвовавшая в создании словаря, а скорее всего, еще кто-то, чье имя нам сейчас трудно восстановить.

Как бы там ни было, этот очерк, чрезвычайно глубокий и емкий, написан с весьма определенной точки зрения и содержит немалое число общих суждений и оценок. Сразу скажем, что приложенная к нему библиография насчитывает сотни две работ и на западных языках, и на русском, и это при том, что религия, язык, изобразительное искусство, музыка и история Японии составляют особые разделы и снабжены отдельными библиографиями. (Здесь есть, разумеется, отсылки на фундаментальные обзорные монографии У. Дж. Астона и К. Флоренца, но приводится также ряд специальных литературоведческих работ на русском языке, посвященных японской литературе, — это, например, В. Зотов, японский раздел в «Истории всемирной литературы» (1877 г.), «Народный эпос и лирика в Японии» (журнал «Изящная литература», 1885, № 8), и много других статей о японской литературе, опубликованных в 80–90 гг. XIX в. в «Правительственном вестнике», «Журнале журналов», «Курьере», «Русском богатстве» и т. д.; отдельный список составляют переводы на западные и русский языки, причем, как указывается, издания японских сказок и других книг для детского чтения в России представляли собой «имитации японских изданий».)