Вести о Япан-острове в стародавней России и другое

Мы вполне благополучно доехали до Владивостока, но тут с нами случился пренеприятный случай. Общество Спальных Вагонов не получило моей телеграммы и моего денежного телеграфного перевода, которые были посланы еще в начале августа и продало мои места. Таким образом мы остались без мест. Я обратился к коменданту станции, затем к кассиру и наконец благодаря моему дипломатическому паспорту мне удалось получить два места во втором классе казенных вагонов, так как меня и Веру Петровну[289] поместили в разных вагонах. После Харбина нам дали маленькое купе первого класса в казенном вагоне. Путешествие шло мирно и безмятежно и ничем не отличалось от мирного времени, если не считать высоких цен в вагоне-ресторане — завтрак три рубля и обед четыре с полтиной — и экономии в отоплении вагонов. Мы порядочно мерзли, в особенности около Байкала. Приближение к столице сопровождалось прогрессивным увеличением цен в станционных буфетах. На одной из станций за фунтовую коробку шоколадных конфект Абрикосовых[290] запросили 25 рублей. С опозданием на 12 часов мы прибыли в Петроград. На Николаевском вокзале порядок, легко найти носильщика и нет давки и толкотни, потому что не пускают ни провожающих, ни встречающих. Сейчас же у вокзала наняли извозчиков, которые за 13 рублей повезли нас на Петроградскую Сторону. Было воскресение, но на улицах не было того гуляния, которое было весной, и Петроград напоминал прежний дореволюционный Питер. На первых же порах нам пришлось столкнуться с необычайно высокими ценами. Курица 12 рублей, голландский сыр 3 р. 50 к. фунт, но дрова благодаря большому подвозу стали дешевле — около 65 р. сажень. В лавках все есть, фрукт сколько угодно, консервы в изобилии, но все чрезвычайно дорого и доступно лишь хорошо зарабатывающим рабочим, получающим больше 1000 р. в месяц, а не нам смертным. Ежимся в еде, но живем, и здесь все это не так страшно, как это кажется за 9000 верст. Молоко, например, получаем для Никиты[291] каждый день.

В политике грустно и не видно ничего светлого. Демократическое Совещание прошло бесцветно и при апатичном отношении к нему всех классов населения. Теперь хотят устроить предпарламент. Вспоминается не только стихотворение «глубоки натуры русские, их широкий идеал; он не входит в формы узкие юридических начал»[292], но и слова из басни Крылова: «а вы, друзья, как ни садитесь, все в музыканты не годитесь». Получается трагическое положение (в России всегда все трагично), демократическое совещание не желает работать с кадетами, но ничего не имеет против коалиционного кабинета, а стоящие у кормила власти видят, что без представителей цензовой буржуазии им не справиться. Что сейчас делается в армии и во флоте, не знаю. На днях встретил одного из бывших секретарей Максима Ковалевского, старого с. р.[293] и партийного работника. Только что вернулся он из Вологодской губернии и рассказывал невеселые вещи. В провинции полная анархия, не признают никаких властей, судей за цепи выволакивают из судов и высшим авторитетом считается любой солдат. Во многих местах начались аграрные беспорядки и погромы. Многие старые партийные работники отказываются работать в партии и уходят, чувствуя, что жизнь пошла по каким-то совершенно непонятным и неприемлемым руслам. Люди, мистически настроенные и живущие верой, надеются, что велик Бог земли русской и кривая вывезет. В Петрограде ждут налета цеппелинов, но живут все по-старому: кинематографы полны, в Мариинском театре балет, Кусевицкий играет Скрябина, и учебные заведения функционируют. Со 2-го октября начнутся лекции в Университете, а 20 октября лекции в Институте Истории Искусств. На днях был у меня Поливанов. Он собирается ехать в Японию, но когда поедет — неизвестно. Конрад уехал в Орловскую губернию, и я его еще не видел. Вашего брата тоже не видел — он заходил за письмами, когда меня не было дома. Вот и все новости. Да, веселого мало, но все-таки здесь, в Петрограде, вблизи событий, спокойнее и не так нервничаешь. Нет глупых телеграмм, что Керенский убит или что войска Корнилова разрушили Лугу и так далее, одним словом, все то, чем пестрят японские газеты и милый германофильский адвертайзер.

У меня к Вам, конечно, целый ряд просьб. Пришлите мне, пожалуйста, первый № Тэйкоку бунгаку[294], если возможно, пришлите, пожалуйста, с ближайшей вализою[295] диапозитивы, которые Вам принесет Коля Невский. У него две коробки, так мне нужны те, которые в маленьком ящике. Не откажите в любезности опустить в почтовый ящик в Токио прилагаемые письма и открытки. Поклон всем знакомым и всего Вам наилучшего. Жму руку.

Ваш С. Елисеев.

От Юрия Плетнера, младшего брата.

[Письмо написано на бланке отца с грифом «Член Петроградской Городской Управы

В.И. Плетнер»]

Петроград, 7 октября 1917 г.

Дорогой Орест!