Вести о Япан-острове в стародавней России и другое

Лекция д-ра Вайманта в Азиатском О-ве об лингвистическом исследовании происхождения японских народа и языка была довольно интересна. Невский как-то утверждал, что между японским языком и малайским и полинезийскими языками нет ничего общего, а между тем этот Ваймант приводил целыми колоннами слова из полинезийских языков и диалектов, слишком близко совпадающих с японским, чтобы это могло быть случайностью, причем он брал для сравнения именно те слова японского, которые считаются самыми чистыми и первобытными и в то же время самыми примитивными, вроде хи, одори, токи, иро, норито[299] и т. п. Самые поразительные совпадения — в ономатопоэтических выражениях, которых уйма в этих языках. Любопытны также некоторые явления, касающиеся числительных т. д. Эквивалент «хаи, хэи, э»[300], как он показал, встречается, начиная от Маркезаских островов на востоке и до Мадагаскара на западе у Африки, в более чем 25 диалектах в этой же форме и с тем же значением. Он все время ссылался на ученого Брандстеттера[301], сочинения которого могут быть интересны для Невского, если он сам хочет произвести сравнение с этой группой языков.

Что касается политических событий, то мы, конечно, с интересом следим за происходящим, но мы слишком много бурь переживали, чтобы «тревожиться». Интересно, несомненно, отметить любопытное сходство с событиями в Англии года 2 тому назад. Совсем как там, из-за полного застоя в делах известные манчестерские круги повели усиленную агитацию в пользу признания[302], так и здесь многие, желающие заткнуть дыры в своих карманах, ныне крайне взволнованны. Какой любовью к России пропитаны здешние рыбопромышленники и лесопромышленники — Вы сами хорошо знаете. <…> По-моему, нет лучше выражения и более понятного японцам для характеристики этой компании, как «кадзи-доробо»[303]. А раз это так, то трудно ожидать, чтобы из этого что-либо серьезное вышло, — хотя я вовсе не желаю делать предсказаний.

Английский и американский консула, уехавшие из Владивостока, рассказывают массу прелюбопытных фактов, которых я, однако, не могу передавать в письмах. Когда одному члену Германского П[осольст]ва в Сэйёкэн’е[304] заявили, что в России всех воров и убийц уже переловили и перевешали и что, следовательно, спокойно можно ехать в Россию, он, по собственным словам, с трудом удержался им сказать: «Да вы себя-то забыли…» — а, тем не менее, все только и думают о том, как бы столковаться раньше других. На вкус и цвет, как известно, товарища нет.<…>

Кстати, Елисеев, вероятно, скоро приедет в Японию: ему предлагают место лектора русского языка в здешнем университете, и от такого предложения я не думаю, чтобы он мог отказаться[305].

Пока всего доброго, привет Николаю Александровичу[306].

Ваш М[артин] Рамминг.

От Олега Плетнера.

18 октября 1923 г.

Дорогой Орест!

Сообщаю Тебе печальную новость — <нрзб> судьбы таково: 4 сентября в 3 часа скончался папа. О катастрофе Японии[307] ему не сообщали, да с 2-го он был в полубессознательном состоянии.

<…> Еще просьба — если будет охота и время, пришли как можно больше открыток с видами землетрясения и если бы можно несколько диапозитивов[308], хочу прочесть лекцию.

Олег.

От Олега Плетнера.

Москва, 14 декабря — 1 января 1925 г.

Дорогой Орест!

Получил твое письмо от 24 ноября сегодня. <…> Сейчас очень занят институтскими делами и забросил другие. В феврале у нас в детском театре пойдут японские сказки. Я, кажется, писал Тебе об этом. Мне как единствен ному специалисту-японоведу предложили следить за постановкой. Боюсь, что ничего хорошего не получится. Очень мало времени. Пьесы же написаны очень недурно. Если будут, фотографии пришлю Тебе.

<…> Я не думаю, чтобы Николай Александрович [Невский. — Л.Е.] махнул нах фатерлянд. Это пока еще довольно сложно, а главное — оплата у нас все еще довольна плохая, и вряд ли Н.А., привыкший жить по-буржуйски акклиматизируется у нас. Чтобы получать сносно, нужна ориентироваться во всей сложной обстановке, а это тоже. пожалуй, не в стиле Н.А. <…>

Жду от тебя писем и книг.

Олег.

От Олега Плетнера.

Москва, 19 октября 1925 г.

<…>

Вернувшись с Кавказа, я погрузился в работу по институту[309]. У нас много перемен. В частности, на меня взвалили некоторые административные функции, от которых я все время открещиваюсь. Институт становится серьезным востоковедным ВУЗ’ом. Занимаюсь сейчас востоковедно-обществоведными предметами: готовлю солидную монографию по аграрному вопросу; вместе с тем работаю вместе со студентами по морфологии и синтаксису японского языка. Мои вышедшие в свет работы я постараюсь прислать Тебе, однако не знаю, когда смогу собраться это произвести.