Ветер чужого мира

– Если сосредоточиться на частностях, – говорил он, – все это вполне реалистично. Существование животных можно объяснить с точки зрения симбиоза на планетарном уровне. Чрезвычайную простоту экологии – с той точки зрения, что в рамках законов логики может случиться что угодно, если хватит времени и пространства.

Можно представить, что бактерии заменили мозг и нервную систему, если считать эту планету миром, где царствуют бактерии. И даже отсутствие других видов бактерий тоже вполне объяснимо: допустим, все они слились воедино и образовали один гигантский интеллект. Тогда становится ясно, почему животные способны умирать по желанию, – ведь на самом деле это не смерть, а что-то вроде подстригания заусениц. Если это так, Фуллертон нашел свое бессмертие, хотя не в том виде, в котором искал, и толку от такого бессмертия ему не будет.

Но вот что меня тревожит, – продолжал Кемпер, наморщив физиономию. – У них, похоже, нет никакого защитного механизма. Даже если предположить, что животные – это всего лишь ширма для мира бактерий, такой механизм должен быть, хотя бы в качестве предохранителя. Все известные нам живые существа способны защитить себя или удрать от потенциальной угрозы. Они дерутся или прячутся, чтобы спасти свою шкуру.

Разумеется, он был прав. У здешних тварей не было никакого защитного механизма. Нам даже убивать их не приходилось.

– Может, мы ошибаемся, – заключил Кемпер. – Может, жизнь не такая уж ценная штука, и незачем за нее цепляться. В борьбе за выживание нет никакого смысла. Может, эти животные, умирающие по собственной воле, подобрались ближе к истине, чем мы, люди.

Так продолжалось каждую ночь: Кемпер ходил кругами, но выводов так и не сделал. Пожалуй, он беседовал сам с собой, проговаривал мысли вслух, чтобы нащупать окончательный ответ.

Потом мы выключали свет, ложились спать, и я подолгу ворочался на койке. Обдумывал слова Кемпера и понимал, что тоже топчусь на месте. Задавался вопросом, почему эти животные подходили к нам, падали и умирали без всякой на то причины. Может, смерть здесь привилегия лучших из лучших? Или все эти твари в одной и той же прекрасной форме? Есть ли основания считать, что они бессмертны?

Я задавал себе кучу вопросов, но ответов не было.

Мы продолжали работать. Вебер прикончил кого-то из подопытных животных, чтобы проверить, не повредила ли ему новая диета. В крови обнаружились следы здешних бактерий, но никаких антител – а значит, никаких болезней или неблагоприятных реакций. Кемпер продолжал исследовать бактерии. Оливер ставил всевозможные эксперименты над травой, а Парсонс сидел сложа руки.

Панкины так и не вернулись. Фуллертон с Парсонсом ходили их искать, но безуспешно.

Я работал над отчетом, и детальки пазла вставали на свои места лучше, чем можно было ожидать.

Нам начало казаться, что ситуация под контролем. Настроение было приподнятое. Мы уже решали, как распорядимся премией. Но в глубине души каждый, должно быть, думал: удастся ли нам выйти сухими из воды? Лично меня эта мысль не отпускала ни на минуту. Мне не верилось, что все пройдет гладко. Что ничего не случится.

И правильно, что не верилось.

Однажды мы зажгли фонарь и сели ужинать, но тут услышали непонятный звук. Позже до меня дошло, что мы слышали его уже какое-то время, но не обращали внимания. Сперва он был тихий и далекий, а потом нарастал, но постепенно – так что мы не встревожились. Поначалу он был похож на вздохи, словно ветерок перебирает листья невысокого деревца. Потом превратился в рокот, но отдаленный и безобидный. Я собирался сказать что-то про гром и вероятную перемену погоды, как вдруг Кемпер подпрыгнул и заорал что было мочи.

Что именно он орал, не помню. Может, и вовсе не человеческие слова. От его криков мы все взвились на ноги и сломя голову бросились к ракете, чтобы укрыться. За те несколько секунд, что понадобились, чтобы добраться до трапа, характер звука изменился. Ошибки быть не могло: это топот копыт, и он приближается к нашему лагерю.

У ракеты нас почти настигли. Трап был узкий, одновременно подняться нельзя, а гуськом – слишком долго. Я, как последний в очереди, понял, что мне ничего не светит. В голове промелькнуло штук десять планов спасения, но воплощать их в жизнь было поздно. И тут я увидел веревку, которую оставил болтаться после выгрузки зверинца. Подпрыгнул, ухватился. Я не особенный умелец лазать по канатам, но по той веревке вскарабкался как мартышка, а следом за мной Вебер, тоже не самый лучший канатолазец, но и у него неплохо вышло.

Я еще подумал: как же повезло, что я не потрудился отвязать эту веревку вопреки постоянному нытью Вебера. Хотел напомнить ему об этом, но дыхания не хватило.

Наконец мы выбрались на входную площадку. Внизу бушевал океан бычков. Если навскидку, их были миллионы. Что страшней всего, эти твари передвигались, не издавая ни звука, кроме топота копыт. Не было гневного рева: такое впечатление, что ими движет всепоглощающая слепая ярость, а это через рев не выразишь.