Ветер чужого мира

– Может, дело не в бактериях, – сказал Оливер. – Может, мы торопимся с выводами. Вдруг Фуллертон подцепил что-то другое?

– Точно. – Вебер слегка просветлел. – Животных до сих пор ничего не беспокоит.

Оно и верно. Все наши свинки с крысами лучились здоровьем.

Мы ждали. Фуллертону не становилось ни лучше, ни хуже.

Однажды ночью он пропал.

В тот момент Оливера, дежурившего у его койки, сморил сон. Парсонс, несший караул, тоже ничего не слышал.

Мы искали его полных три дня. Решили, что далеко он уйти не мог. В бреду потащился куда-то, но сил не могло хватить, чтобы он ушел на приличное расстояние.

Однако мы его так и не нашли.

Наткнулись, правда, на одну странную штуковину: четырехфутовый шар из непонятной субстанции, белый и на вид как новенький. Он лежал в укромном месте, на дне овражка, словно кто-то принес его сюда, чтобы спрятать.

Мы осторожно потыкали в него палками, покатали туда-сюда и спросили себя, что бы это могло быть. На полноценные исследования времени не было, ведь мы в тот момент выслеживали Фуллертона. Поэтому решили, что позже придем сюда и разберемся, что это за штука.

После этого наши животные слегли с лихорадкой, одно за другим – все, кроме контрольных особей, которых мы кормили обычной пищей, пока бычки не уничтожили наши припасы. После этого, разумеется, все зверьки питались местной едой.

Через пару дней наш зоопарк разболелся не на шутку.

Вебер работал с ними почти без продыху. Мы помогали ему, как могли.

В крови у всех была чудовищная концентрация бактерий. Начав препарирование, Вебер ни разу не довел его до конца. Вскрывал зверька, по-быстрому осматривал его внутренности и смахивал останки в помойное ведро. Я это заметил, но остальные вряд ли. Все мы были слишком заняты.

Позже, улучив минутку наедине, я спросил у него, в чем дело, но он тут же меня отшил.

Тем вечером я лег спать пораньше, потому что ночью была моя очередь сменить часового. Разбудил меня грохот, от которого все тело пошло гусиной кожей.

Я скатился с койки, пошарил по полу, нашел ботинки и обулся. К тому времени Кемпер уже выбежал из палатки.

В зоопарке был переполох. Животные пытались вырваться из клеток, глодали прутья, бросались на них в жутком припадке слепой ярости и ни на секунду не переставали визжать и попискивать. От этих звуков у меня заныли зубы.

Вебер метался от клетки к клетки с шприцем в руке. Наконец мы накачали всех животных успокоительным. Такое ощущение, что прошли часы. Несколько зверьков вырвалось на волю и сбежало, но остальные погрузились в мирный сон.

Взяв винтовку, я заступил в караул, а остальные разошлись по своим койкам.

Я же расхаживал возле клеток. Нервничал так, что мне не сиделось. Все думал, что внезапный припадок у животных как-то связан с исчезновением Фуллертона. Стоило провести эту параллель, и я вконец распереживался.

Пробовал окинуть мысленным взглядом все, что произошло на этой планете, но всякий раз что-то не складывалось. Мысли мои вязли в трясине, но я то и дело вспоминал слова Кемпера о том, что у бычков нет защитного механизма.

Может, говорил я себе, у них все же есть защитный механизм – самый хитроумный из всех, что известны человеку.

Как только все встали, я направился к палатке – прилечь на минутку, а то и покемарить. Так вымотался, что в итоге проспал несколько часов.

Меня разбудил Кемпер.

– Подъем, Боб! – сказал он. – Вставай, бога ради!

Дело шло к вечеру, за клапаном палатки я увидел последние лучи закатного солнца. Физиономия у Кемпера была изможденная. Похоже, за последние двенадцать часов он здорово состарился.

– Окукливаются, – выдохнул он. – Превращаются в коконы вроде хризалид.

Я тут же сел:

– Как тот, что мы видели в овражке!

Он кивнул.

– Фуллертон? – спросил я.

– Сходим посмотрим. Все впятером. Лагерь и зоопарк обойдутся без нас.

Мы немного поплутали в поисках нужного места: на пастбище не было совершенно никаких ориентиров.

Наконец, когда наступили сумерки, мы его нашли.

Шар раскололся надвое. Линия разлома была не ровной, а зигзагообразной – словно из яичной скорлупы вылупился цыпленок.

Тьма сгущалась. Под звездным небом царила тишина. Половинки кокона лежали перед нами, как прощальный поцелуй, отправная точка новой жизни и ужасный античеловеческий факт.

Я хотел что-нибудь сказать, но в голове было пусто, и мне так и не удалось найти нужных слов. В любом случае во рту у меня так пересохло, что слова зацепились бы за язык.

Ибо перед нами были не просто две половинки кокона. В них был смазанный отпечаток человеческого тела, а поверх него – более четкий отпечаток того, во что оно превратилось.

Мы помчались в лагерь.

Кто-то (по-моему, Оливер) зажег фонарь. Мы переминались с ноги на ногу, опасаясь смотреть друг на друга, понимая, что незачем себя обманывать. Нет смысла отрицать или вуалировать то, что мы видели на дне овражка.

– Шанс есть только у Боба, – наконец сказал Кемпер так лаконично, как только мог. – Думаю, ему пора улетать отсюда. Прямо сейчас. Кто-то должен вернуться на Каф и все рассказать. – Он посмотрел на меня поверх фонаря и резко добавил: – Что стоишь столбом? Беги в ракету!