Ветер чужого мира

В конце концов я понял: есть только один способ положить конец наваждению.

За моим сараем прозябает самая злосчастная роза в городе. Я еще мальцом был, когда она там обосновалась, и для меня загадка, что ее заставляет из года в год цепляться за жизнь. Собственно, я ее не выкопал и не выбросил по той единственной причине, что земля, где она пустила корни, никому не понадобилась.

Вот и решился вопрос с поиском растения, которому нужна помощь. На эту роль желтая роза подходит как нельзя лучше.

Тайком от гостя я пробрался за сарай, встал перед розой – и давай думать про нее по-доброму, хотя, видит Бог, нелегко найти в себе сочувствие к этакой замухрышке. Чувствовал я себя при этом полным дураком и очень надеялся, что соседи меня за таким нелепым занятием не заметят.

Я не обнаружил, чтобы от моих усилий был какой-то прок, но все-таки не прекратил попыток. Через неделю я уже любил эту желтую розу до чертиков.

Еще через четыре или пять дней появились изменения. А к концу второй недели никчемная доходяжка превратилась в шикарный куст, которым мог бы гордиться любой розовод. Она сбросила изгрызенные жуками листья и отрастила новые, лоснившиеся так, будто их покрыли воском. Потом выбросила крупные бутоны, и я глазом моргнуть не успел, как она вся окуталась восхитительным желтым пламенем.

И все же мне не верилось, что это результат моих трудов. А ну как гость прознал, чем я занимаюсь, и решил подсобить? Поэтому я решил повторить эксперимент там, где мой приятель уж точно не сможет вмешаться.

Пару лет назад Милли принесла в контору горшок с африканской фиалкой. Но как ни выхаживала ее, недавно была вынуждена признать, что битва проиграна. Я не скупился на шуточки по этому поводу, причем иногда перегибал палку, и Милли обижалась. Фиалке, как и моей розе, выпала тяжелая судьба: то насекомые нападут, то Милли полить забудет, то с подоконника кто-нибудь ненароком сбросит. Посетителям горшок служил вместо пепельницы.

Конечно, я не мог уделять фиалке столько же внимания, сколько и розе, но каждый день делал перерывчик на пять минут, чтобы постоять рядом и облучить ее добрыми мыслями. Через пару недель она воспряла, а к концу месяца впервые на своем веку расцвела.

Тем временем я продолжал обучать инопланетянина.

Он поначалу наотрез отказывался входить в дом, но в конце концов доверился мне и вошел. Пробыл недолго, очень уж многое там напоминало о нашей растениеядной цивилизации. Мебель, одежда, пища, бумага и даже сами стены – все это сделано из растений. Я наполнил землей старый бочонок из-под масла, принес его в столовую и поставил в угол, чтобы пришелец всегда мог подкрепиться в доме, но не припомню, чтобы он хоть раз запустил в посудину корни.

В глубине души я понимал, хоть и не признавал этого, что наша затея обречена на провал. Может, кто-нибудь другой на моем месте справился бы лучше. Но я не видел способа найти такого умельца и боялся, что меня поднимут на смех. Жуткая эта штука, наш человеческий страх перед позором.

А еще я не мог не беспокоиться за судьбу пришельца. Каково ему придется, если отдать его в чужие руки? Бывало, уже наберусь смелости что-нибудь предпринять, и тут выходит из огорода мой друг и садится рядом на ступеньках, и мы заводим беседу – не о чем-нибудь конкретном и важном, а просто о счастье, о печали, о братстве. Глядишь, моя решимость развеялась без следа и надо начинать все сначала.

Мне часто думается, как же похожи мы были на потерявшихся детей – еще вчера незнакомых, выросших в разных странах, не понимавших языка друг друга, не умевших играть по единым правилам.

Да знаю я, знаю. Логика говорит, что в такой ситуации надо начинать с математики. Показываешь инопланетянину, что тебе известно, сколько будет два плюс два. Потом рисуешь Солнечную систему, тычешь пальцем в Солнце над головой, в Землю на рисунке и, наконец, себе в грудь. И до него доходит: ты в курсе насчет Солнечной системы, космического пространства, звезд и всего такого прочего.

А потом надо вручить ему карандаш и бумагу.

Но что, если математика пришельцу в диковинку? Что, если два плюс два для него пустой звук? Что, если гость даже рисовать не умеет, потому что ни он сам, ни его сородичи отродясь этим не занимались? Что, если он видит, или слышит, или чувствует, или думает совершенно не так, как мы?

Чтобы найти общий язык с инопланетянином, надо добраться до самых основ. И не факт, что среди этих основ окажется математика. Или рисование.

Значит, придется искать что-нибудь другое. Наверняка существует какая-то общая основа, иначе и быть не может.

Кажется, я знаю, что у нас с гостем общее. Уж на это-то он открыл мне глаза.

Нам обоим известно, что такое счастье. И что такое печаль. И благодарность, хоть это и менее важная эмоция. А еще доброта. Ненависть тоже… Правда, между мной и пришельцем она ни разу не возникала.

А еще братство. Искренне надеюсь, что оно есть – и послужит человечеству.