Ветер чужого мира

Гость давал мне понять, что признателен за свое спасение.

И делал он это не посредством речи. Кроме шелеста листьев, я от него ни звука не услышал. Однако не сомневался, что он использует какую-то систему связи. Зачем нужны слова, когда можно напрямую передавать эмоции – глубокие, чистые, совершенно искренние?

Поток благодарности шел непрерывно, и я даже малость засмущался.

– Да ладно тебе, – говорю, решив с этим делом заканчивать. – На моем месте ты бы тоже меня выручил.

Должно быть, каким-то образом растение убедилось, что благодарность принята, потому как чуть позже пошли другие эмоции – покой и умиротворенность.

Пришелец встал и двинулся прочь, а я возьми да и крикни вдогонку:

– Эй, приятель, погоди чуток.

Растение остановилось – не иначе как поняло меня. Я взял его за ветку и повел на экскурсию по моим владениям. Рассудил так: чтобы от его коммуникационной системы был какой-то прок, она не должна ограничиваться излучением благодарности, умиротворенности и покоя. Так что я водил гостя вдоль ограды и изо всех сил внушал ему одну-единственную мысль: «Не выходи за нее».

Нелегкой оказалась эта работенка, я аж взмок. Но растение вроде поняло и попыталось «сказать», что согласно. Тогда я мысленно изобразил, как оно гонится за мальчишкой, и мысленно же погрозил пальцем. Гость пообещал, что больше не будет. Еще я силился объяснить, что не надо бродить по участку при свете дня, рискуя попасться на глаза посторонним. То ли эта идея оказалась слишком трудна для восприятия, то ли я уже слишком выдохся, но мы оба были выжаты как лимон, когда наконец пришелец дал понять, что принял наказ к сведению.

В ту ночь, лежа в постели, я долго размышлял над видом связи, которым пользовался пришелец. Это явно не телепатия. Должно быть, что-то основанное на мысленных образах и эмоциях.

Похоже, судьба дала мне уникальный шанс. Если научусь – не важно, каким способом, – доводить мои мысли до растения, а оно наловчится передавать мне кое-что помимо абстракций, то у него появится возможность общаться с другими людьми, говорить так, что они поймут и поверят, и власти будут вынуждены относиться к нему как разумному существу. Пожалуй, лучшее, что я могу сделать, – это познакомить инопланетянина с нашим человеческим образом жизни и по возможности объяснить, почему мы живем именно так. И делать это придется на моем участке, ведь покидать его пределы растению нельзя.

Посмеиваясь при мысли о том, что мои дом и двор станут школой для инопланетянина, я уснул.

На следующий день мне позвонили из университетской почвенной лаборатории.

– Что за ерунду вы нам прислали? – возмущенно спросил мужской голос.

– Всего лишь почву на анализ, – ответил я. – А что с ней не так?

– С образцом номер один все в порядке, это самый обычный грунт, в округе Бертон такой везде. Но образец номер два, этот песок… Господи боже! В нем золотая пыль, серебряные чешуйки, а еще медь! Конечно, все в мизерных количествах, но если кто-то из ваших фермеров имеет промышленные залежи этого добра, он богач!

– На двадцать пять, от силы на тридцать загрузок самосвала, – сказал я.

– Что это за песок? Где вы его взяли?

Я набрал полные легкие воздуху и выложил все, что знал о происшествии на Сороковом-северном, на участке Пита.

Собеседник заявил, что немедленно выезжает, но я не дал ему тотчас положить трубку и спросил о третьем образце.

– А что там росло? – недоумевающе спросил ученый. – Ни одно известное мне растение не способно вот так вытянуть все питательное из почвы, обглодать ее до голой косточки. Посоветуйте хозяину внести побольше органики, добавить извести и всего прочего, чем обычно удобряют землю, а пока она абсолютно бесплодна.

Почвоведы отправились к Питу, захватив с собой еще нескольких специалистов из университета. На той же неделе вышли газеты с кричащими заголовками, и к нам явились двое из Вашингтона. Но никто из ученых, похоже, так и не докопался до правды, и в конце концов они сдались. А вскоре после них утихомирились и репортеры.

Но пока жила сенсация, к нам косяками тянулись любители диковин, чтобы глазеть на яму и груду. Они растащили половину песка и довели беднягу Пита до белого каления.

– Закопаю чертову яму и забуду, к чертям, всю эту чертовщину, – заявил он мне, и его слова не разошлись с делом.

А дома у меня тем временем наметился прогресс. Мое внушение возымело действие, гость не уходил со двора и вел себя днем как обыкновенный сорняк – стоял на месте и не пугал детей. Соседи больше не жаловались. И даже помоечная дворняга не казала носу на мою землю.

Пока на участке Пита царила суматоха, я неоднократно испытывал соблазн рассказать о растении кому-нибудь из университета. Но так и не решился, потому что мы с гостем по части коммуницирования продвинулись не слишком далеко.