Ветер чужого мира

– Это из детской, – сказала Воспитательница. – Я закрою дверь.

Дин опустился в кресло и, разместив старую шляпу на узловатом старческом колене, принялся теребить поля узловатыми старческими пальцами.

Воспитательница вернулась и мимолетным грациозным движением опустилась на пол перед ним. Словно взметнулся летящий подол юбки, хотя юбок Воспитательницы не носили.

– Итак, – промолвила она, давая понять, что готова его выслушать.

Однако он молчал, потому что детский смех по-прежнему наполнял комнату. Даже при закрытой двери Дин слышал его. Казалось, он исходит отовсюду, самозабвенный детский смех, бездумный, радостный смех ребенка, поглощенного игрой.

Мало того, в воздухе ощущалось что-то неуловимо-детское, вневременное – веселье, которому не было конца. Словно в комнате подул ветерок из дальней волшебной страны, принеся с собой журчание лесного ручья, который нес по течению флотилии палых осенних листьев, а еще запах клевера и ноготков и непередаваемый аромат чистых смятых простыней в детской кроватке.

– Мистер Дин, – сказала Воспитательница.

Он виновато вздрогнул:

– Простите, я заслушался.

– Но дверь в детскую закрыта.

– Я слушал детей в этой комнате.

– Здесь нет детей.

– Разумеется, вы правы.

Но дети были, он ясно слышал их смех и топот маленьких ножек.

Дети были здесь; по крайней мере, тут ощущалось их присутствие вместе с душным ароматом давно засохших цветов. Равно как присутствие множества других прекрасных вещей: цветов, игрушечных бус, ярких картинок и цветных шарфиков, которые годами дарили Воспитательницам вместо денег.

– В этой комнате так хорошо, – Дин смутился, – что я бы не отказался сидеть здесь всегда.

Ему казалось, он тонет в молодости и веселье. И если он позволит этому бурлящему потоку подхватить себя, то и сам станет его частью.

– Мистер Дин, – сказала Воспитательница, – вы очень чувствительны.

– Я очень стар, – ответил он, – возможно, дело в этом.

Комната казалась древней и старомодной, словно застывший крик, звучащий через два столетия. Маленький кирпичный камин, отделанный светлыми деревянными панелями, арочные проемы окон и дверей от пола до потолка, тяжелые черно-зеленые портьеры с золотым шитьем. Нынешней архитектуре из алюминия и стекла не под силу создать это ощущение основательности и глубокого покоя. Должно быть, здесь хватало пыли и плесени и, вероятно, антисанитарии, но вместе с тем комната рождала ощущение дома.

– Я человек старого склада, – сказал Дин, – и, возможно, впадаю в детство, но я снова готов поверить в сказки и волшебство.

– Это не волшебство, – ответила Воспитательница, – так мы живем, и по-другому не умеем. Согласитесь, выживать нужно всем.

– Соглашусь, – ответил Дин.

Он поднял с колен потертую шляпу и медленно встал.

Теперь смех ослабел, топот стих, но в воздухе осталось ощущение юности, жизненной энергии и счастья. Именно оно придавало сияние потертой мебели, рождая в сердце пронзительную радость.

Воспитательница все еще сидела на полу.

– Еще чего-то хотите, мистер Дин?

Дин растерянно мял шляпу:

– Больше ничего. Я нашел ответ на свой вопрос.

Но даже сейчас в глубине души он не верил себе, зная, что стоит ему выйти за дверь, и его снова охватят сомнения.

Воспитательница встала:

– Вы придете еще, мистер Дин? Мы будем вам рады.

– Возможно, – ответил Дин и повернулся к двери.

Внезапно на полу возник золотой вращающийся шар, он искрился миллионами разноцветных граней. Вращаясь, шар испускал свист, который проникал в душу и размягчал ее, словно масло.

Дин чувствовал, что пора уходить, хотя чуть раньше, сидя в кресле, он и представить не мог, что способен встать и уйти. Снова звучал смех, внешний мир перестал существовать, и комнату наполнил волшебный рождественский свет.

Дин сделал шаг вперед и уронил шляпу. Он больше не помнил своего имени, не знал, кто он такой и как сюда попал, его переполняла бурлящая радость. Дин нагнулся, чтобы дотронуться до шара.

До шара оставалось один-два дюйма, Дин подался вперед, мыском ботинка угодил в дыру на старом ковре и рухнул на колени.

Шар исчез, рождественский свет погас, и на него снова навалился окружающий мир. Бурлящая радость куда-то испарилась, и он снова стал собой: стариком в доме, одержимом красотой, стариком, который силился встать с колен, лицом к лицу с инопланетным существом.

– Простите, – промолвила Воспитательница. – У вас почти получилось. Может быть, в другой раз.

– Нет! – Он затряс головой. – Сейчас!

– Большего мы дать не в силах, – вежливо промолвила она.

Кое-как нахлобучив шляпу, Дин на трясущихся ногах шагнул к двери. Воспитательница открыла ее, и он, шатаясь, вышел наружу.

На улице он прислонился к дереву, снял шляпу и провел рукой по лбу.

Потрясение сменилось страхом: что это за форма жизни, которая насыщается не так, как насыщаются люди, а вытягивает соки из юности и красоты, выпивает их досуха, отщипывая по кусочкам детский смех, перерабатывая его в пищу?