Ветер чужого мира

Пуудли чрезвычайно опасен. Не только потому, что он силен и ловок, но и потому, что разумен. Насколько разумен – неизвестно. Но он несомненно способен размышлять, замышлять, планировать. Он может говорить, хоть его речь и не похожа на человеческую… Возможно, она даже лучше человеческой. Ведь он не просто произносит слова – он умеет передавать эмоции. Пуудли приманивает жертву, посылая в ее разум свои мысли. Зачаровывает ее мечтами и иллюзиями, а потом разрывает ей горло. Ему ничего не стоит усыпить человека мурлыканьем, погрузить его в самоубийственное бездействие. Или даже свести с ума одной-единственной молниеносной мыслью, внедрив в мозг нечто столь чуждое и отвратительное, что сознание сжимается в тугой комок и застывает в таком состоянии – как часы с перекрученной и сломавшейся пружиной.

Пуудли мог разродиться давным-давно, но терпел, откладывал почкование до дня своего побега. Джеймс уже не сомневался, что хищник замышлял остаться на Земле. Остаться, чтобы завоевать ее. И он готов безжалостно расправиться с любым, кто попробует сорвать его план.

Ладонь опустилась, коснулась револьвера, Джеймс ощутил, как затвердели непроизвольно челюстные мышцы. И в этот миг он обрел азарт и решимость, каких не бывало никогда прежде. Он полез по склону, находя опоры для рук и ног, мелко дыша, прижимаясь к камням. Двигался быстро, уверенно и бесшумно, потому что необходимо было взобраться наверх, прежде чем пуудли узнает о чужом присутствии.

Должно быть, пуудли сейчас расслаблен, сосредоточен на своих заботах, поглощен процессом рождения многочисленного потомства, которому в скором времени предстоит беспощадный крестовый поход, зачистка планеты от потенциальных врагов… То есть от всех мыслящих существ, кроме пуудли.

Но это если логово зверя здесь, а не в каком-нибудь другом уголке города.

Джеймс – единственный человек, пытающийся думать как пуудли, и дело это не из легких и приятных. К тому же невозможно узнать, насколько хорошо оно ему удается. Остается лишь надеяться, что его логика достаточно жестока и изощренна.

Скрюченные пальцы нашли траву. Джеймс поглубже утопил их в дерне и с усилием протащил свое тело через последние футы каменного склона.

Он лежал на чуть пологой поверхности и напряженно слушал, пытаясь уловить признаки опасности. Изучил землю перед собой, прощупав каждый квадратный фут. Вдали сияли фонари, освещая дорожки зоопарка. Джеймс преодолевал ров в кромешной тьме, но и здесь, на островке, хватало теней, в которых мог таиться враг.

Пядь за пядью Дреймс продвигался, то и дело замирая, чтобы разведать местность непосредственно перед собой. В окаменевшем кулаке он сжимал револьвер. Малейшее движение, любая выпуклость рельефа помимо камня, кочки или кустика вызывали желание открыть огонь.

Минуты казались часами, глаза саднило от напряженного высматривания, а решимость и азарт исчезли без следа, осталась лишь воля, жесткая, как натянутая тетива. В разум просачивалась боязнь неудачи, а вместе с ней полностью созревшее, до сего момента отторгавшееся понимание того, что эта неудача может означать – не только для всего мира, но и для чести и достоинства человека по имени Гендерсон Джеймс.

Осознав эту роковую перспективу, он понял, как следует поступить, если окажется, что пуудли не прячется здесь и нет ни малейшего шанса найти его и убить. Надо обратиться к властям. Сообщить в полицию, написать в газеты, выступить по радио – любым способом предупредить горожан…

И разоблачить себя – человека, чье тщеславие и самонадеянность поставили жителей Земли под удар врага, замышляющего отнять у них планету.

Люди просто-напросто не поверят. Люди будут смеяться над ним, пока смех не превратится в кровавый кашель разорванных глоток. Джеймса прошиб пот при мысли о цене, которую заплатит не только этот город, но и целый мир, прежде чем убедится в его правдивости.

Послышался шорох, возникло черное пятно на фоне еще более густой черноты.

В кустах перед Джеймсом, не далее чем в шести футах, встал со своей лежки пуудли. Джеймс вскинул револьвер, палец напрягся на спусковом крючке.

«Не делай этого, – заговорил в его мозгу пуудли. – Я пойду с тобой».

Палец надавил с расчетливой медлительностью, и револьвер подпрыгнул, но в этот самый миг по сознанию бичом хлестнул ужас. Не дольше секунды продержался в уме Джеймса кошмарный посыл, раздирающий мозг заряд мерзости, – и улетел прочь, как отрикошетившая пуля.

– Слишком поздно, – проговорил Джеймс, и его голос дрожал, и дрожал его мозг, и дрожало тело. – Надо было атаковать сразу. Ты потерял драгоценные секунды. Если бы не промедлил, то опередил бы меня.

«Как просто, – подумал Джеймс. – Гораздо проще, чем я ожидал».

Пуудли мертв или умирает, и миллионам ни о чем не подозревающих жителей Земли больше не грозит гибель. И ничто не грозит самому Гендерсону Джеймсу. Он не будет опозорен, не лишится той скромной крепости, которую построил за годы, чтобы укрыться от беспощадных глаз общества. Нахлынула волна облегчения – и сошла: ни пульса, ни дыхания, только страшная слабость.