Ветер в черном (СИ)

— Да, я знаю — просыпается некая ирония, когда я говорю об этом столь длинно. Но обвинять меня в самопротиворечии может лишь тот, кто не понимает разницы целей — не только моих, но и своих собственных.

Юноша наконец обрел дар речи:

— В чем ваша цель? Зачем вы создаете?..

— Ты надеешься, будто я признаюсь?

Эолас прищурился, гадая, ощутил ли Леднио, как в пяти словах и мягком произнесении их воплотилось больше, чем в половине Клятвенника.

Люди.

От одного слова Эоласа начинало мутить. Обитатели Руды были прирожденные палачи, но они не знали, что среди них притаился пыточных дел мастер. Как не знали жители Эстерраса, не считая его проклятой сестры. Как не знали живые, трепещущие, так и ждущие, чтобы на них поставили раскаленное клеймо, души Просторов.

Когда-то давно, еще будучи Элиасом, он со скуки — так он думал — перешел грань дозволенного и больше уже не останавливался. Единственный патрон в барабане пистолета, который миновал его, но размозжил голову его другу — а Эолас только рассмеялся и потребовал еще вина. Пущенные по кругу служанки, просто девушки с улицы, однажды — малолетняя дочь отцовского знакомого; за нее потом влетело знатно. Все более и более жесткие наркотики, после употребления которых он приходил в себя где-нибудь в сточной канаве. Погромы лавок и даже кража циркового медведя, который задрал половину его дружков — сестра вытащила его, пьяного вдрызг, на своей спине.

Однажды, проснувшись после очередного кутежа, Элиас обнаружил рядом с собой мертвую шлюху, на спине которой его почерком была нацарапана надпись: “Сокрой ненависть, и будет тебе счастье, которого ты так ищешь”. Казалось, даже раскалывающаяся голова перестала болеть. Спешно стерев чернила с трупа и замотав оставшиеся шрамы своим дорогим шарфиком, Элиас оделся во что пришлось и бросился на улицу. Встал, привалившись к стене, и долго-долго смотрел на людей, думая, что быть усыновленным аристократами — невероятное везение для такого, как он, ибо позволило получить необходимые навыки. Потом взглянул на свои руки, измазанные красными чернилами, и осознал окончательно.

Свою тропу.

На следующее утро Эолас проснулся с самым рассветом; даже неугомонный Леднио еще спал в своем импровизированном углу, свесив руку с лавки. Окинув взглядом чересчур бедняцкий беспорядок, Эолас ощутил печальное поскребывание на душе — ему страшно хотелось вернуться в каморку, где все битком, а книг — на полках, окнах и других поверхностях — не понурый десяток, а гораздо, гораздо больше.

На улице стоял легкий мороз и висел в воздухе дух недавнего снегопада. Привычной тропкой Эолас обогнул поле мертвых голов и направился краем Фикесаллерамника к северным воротам, в лес. Солнце поблескивало из-за пелены, играя светом в дымкáх, что поднимались из домовых труб. На улице не было ни души — все только вставали, потягивались и садились за долгий и плотный рудский завтрак, который давал сытость на весь холодный день. (Эолас, как обычно, покидал в кипяток какой-то смешанной крупы и съел получившийся липкий комок — настолько неприхотливо питаться его научили как роскошные деликатесы юности, так и презрение к потребностям организма). На ногах были только лесорубы, имеющие взращенную Мричумтуиваей привычку вставать еще до зари, чтобы обеспечить Фикесаллерамник топливом на весь день. У ворот Эолас встретил Гиндюльгалю, который со своей странной перекошенной улыбкой сообщил, что отправляется за можжевельником.

Лес, казалось, был выбит из турмалинового кристалла, полного черных трещин-деревьев. Тонкий, как работа Эоласа, лес между тем выглядел непоколебимо — даже самая маленькая веточка словно неспособна была сломаться, сама или под чьей-то забавливой рукой. Потрясающее пространство для накопления идей.

Тогда — он имел в виду, тогда, — он знать не знал, как заставить человека страдать иначе, чем насилием. Понимание пришло позже, спустя сотни свитков, многие из которых были скомканы и брошены под ноги, но тут же покупались новые; прошло удивительно мало времени и поразительно много строк, прежде чем он научился причинять боль одной фразой, замешанной в варево из десятка других — подступающих. Переписчик предложил ему новое уникальное имя, и Элиас согласился без колебаний. Тот еще не знал, что небольшой рассказ новичка, за которого он взялся исключительно из-за связей последнего, заставит его залезть в петлю.

Это был триумф.

Впоследствии Эолас отточил аккуратность — люди не должны умирать так быстро. Они вообще не должны умирать, потому что раскаленные иглы слов под ногтями — это не смертельно.