Ветер в ивах

И тут, к своему ужасу, Жаб вспомнил, что оставил сюртук и жилет в тюремной камере, а вместе с ними и записную книжку, деньги, ключи, часы, спички, пенал – словом, всё, ради чего вообще стоит жить и что возвышает животное с карманами, венец творения, над теми несчастными, которые либо имеют всего один карман, либо не имеют вовсе и, таким образом, вынуждены передвигаться или путешествовать, не будучи приспособленными ни к какой настоящей жизненной коллизии.

В отчаянии Жаб предпринял последнюю попытку «сохранить лицо» и, пустив в ход свои прежние манеры, этакую смесь сельского помещика и университетского профессора, небрежно, но с достоинством произнёс:

– Послушайте! Я обнаружил, что оставил кошелёк дома. Дайте мне, пожалуйста, билет, а я завтра же вышлю вам деньги. Меня все здесь знают.

Кассир на мгновение поднял на него взгляд, увидел старомодную чёрную шляпку и расхохотался:

– Да кто же вас здесь не знает, если вы не первый раз такой трюк проделываете! Прошу вас, мадам, отойдите от окошка и не задерживайте других пассажиров.

Пожилой джентльмен, до того всё время подталкивавший его в спину, сейчас попросту отодвинул его и, что самое ужасное, назвал при этом доброй женщиной, что взбесило Жаба больше всего.

Ничего не соображая и не глядя по сторонам, Жаб в отчаянии брёл по платформе к поезду, а по щекам его текли слёзы. Какая досада: выбраться на свободу, оказаться в пяти минутах от дома и не попасть туда из-за отсутствия нескольких жалких монет! Очень скоро в тюрьме обнаружат, что он сбежал, организуют погоню, поймают, вновь закуют в цепи и потащат в тюрьму, на солому, к хлебу и воде. Охрану усилят, а наказание удвоят, и страшно подумать, какими насмешками осыплет его дочь тюремщика. Что же делать? Быстро бегать он не может, да и фигура у него, к несчастью, приметная. Может, спрятаться под сиденье в вагоне? Жаб видел, как это делают школьники, когда деньги на дорогу, выданные родителями, потрачены на что-нибудь другое, более полезное.

Размышляя, он не заметил, как очутился возле паровоза, где машинист, плотный мужчина с ручной маслёнкой в одной руке и ветошью – в другой, что-то смазывал и протирал, а потом услышал:

– Эй, мамаша! Что случилось? Что-то ты невесело выглядишь!

– О, сэр, – опять залился слезами Жаб. – У меня, несчастной бедной прачки, украли все деньги, и теперь я не могу заплатить за билет, чтобы попасть домой. Что делать, прямо не знаю! О боже, боже!

– Плохо дело! – глубокомысленно заметил машинист. – Без денег не можешь попасть домой, а там небось детки тебя ждут?

– Целая орава, – зарыдал Жаб. – Боюсь, проголодаются, или станут играть со спичками, или лампы опрокидывать, маленькие ангелочки, а то ссориться начнут и безобразничать. О боже, боже!

– Вот как мы поступим, – предложил машинист. – Ты прачка, верно? И хорошо. А я машинист, как ты видишь, и работа у меня, по правде сказать, грязнее некуда, так что рубашек нужна целая прорва. Моя жёнушка из сил выбивается их стирать. Вот если бы ты взяла несколько рубашек, выстирала, когда доберёшься до дома, а потом прислала их мне, я посадил бы тебя в свой паровоз. Правилами нашей компании это запрещено, но мы от неё далеко и не очень-то их здесь соблюдаем.

Отчаяние Жаба сменилось ликованием, и он поспешил вскарабкаться в кабину машиниста. Разумеется, за всю жизнь он не выстирал ни одной рубашки, да и не смог бы, если бы даже захотел. Ничего стирать, конечно, Жаб не собирался, но решил, как только благополучно доберётся до Жаб-холла, послать машинисту денег, чтобы компенсировать стоимость этих рубашек, что будет даже лучше: он сможет купить новые.

Проводник махнул флажком, машинист весело дунул в свисток, и поезд тронулся. Скорость увеличивалась, и по обе стороны пути мимо Жаба проносились настоящие поля и леса, изгороди, коровы и лошади, а он думал, что с каждой минутой приближается к Жаб-холлу, к друзьям, к привычной жизни: мягкой постели, вкусной еде и всеобщему восхищению его приключениями и умом. Жаб начал подпрыгивать и даже напевать, к величайшему изумлению машиниста, который хотя и повидал на своём веку прачек, но таких встречать не приходилось.

Поезд уже преодолел значительную часть пути, и Жаб принялся было мечтать, что хотел бы дома заказать на ужин, когда вдруг заметил, что машинист с озабоченным видом выглядывает из кабины и прислушивается, а потом и вовсе забрался на кучу угля, чтобы посмотреть назад сверху, и, вернувшись, сообщил Жабу:

– Очень странно. Наш поезд сегодня последний в этом направлении, однако могу поклясться, что за нами идёт ещё один!

Весёлость Жаба мгновенно улетучилась. Он помрачнел, загрустил, а тупая боль, появившаяся в пояснице, перетекла в лапы и породила желание сесть и не думать о том, что может произойти.

Взошла полная луна, и машинист опять залез на кучу угля, откуда можно было увидеть, что делается на путях далеко позади них, и воскликнул:

– Теперь мне всё видно! По нашей ветке на огромной скорости летит паровоз. Похоже, за нами гонятся!