Ветер в ивах

Ближе к полудню солнце палило нещадно, Жаба разморило на жаре, и он чуть не упал, когда лошадь внезапно остановилась и, опустив голову, принялась щипать траву. Оглянувшись вокруг, Жаб обнаружил, что оказался на обширном пустыре, заросшем дроком и ежевикой, неподалёку от грязной цыганской кибитки, возле которой на перевёрнутом ведре сидел мужчина, целиком поглощённый созерцанием окружающего мира.

Здесь же горел костёр, над которым висел железный котелок, где что-то булькало и шипело, наполняя воздух ароматом дома. Запахи, самые разные: тёплые и насыщенные, – перемешивались и сливались в один восхитительный, совершенный аромат, словно сама душа природы обрела форму и явилась её детям, истинная богиня, мать утешения и уюта. Жаб понял, что до этого момента не был по-настоящему голоден: то, что чувствовал раньше, ничего не значило, – и, без сомнения, только сейчас действительно ощутил голод и действовать надо молниеносно, иначе кто-нибудь или что-нибудь пострадает.

Жаб внимательно оглядел цыгана, прикидывая, что проще: напасть на него или попытаться договориться. Так они и смотрели друг на друга, пока цыган небрежно не спросил:

– Хочешь продать свою лошадь?

Вопрос застал Жаба врасплох. Он понятия не имел, что для цыгана лошадь едва ли не самое главное в жизни: ведь кибитки переезжают с места на место и их надо кому-то тянуть. Ему даже в голову не приходило, что лошадь можно обменять на еду. Но Жаб не был бы Жабом, если бы сам себе не создавал проблем.

– Что? Продать этого прекрасного молодого жеребца? И не подумаю! А кто будет каждую неделю возить выстиранную одежду моим клиентам? Кроме того, я слишком его люблю, да и он во мне души не чает.

– Могу обменять на осла, – предложил цыган. – Авось и его полюбишь – некоторым удаётся.

– Ты что, не видишь? Этот прекрасный породистый конь не про твою честь. В своё время он всегда приходил первым на скачках, что видно с первого взгляда, если кто смыслит в лошадях. Нет, даже думать об этом не хочу.

Воцарилось молчание, потом Жаб, понимая, что от цыгана никаких предложений не услышит, тихо спросил:

– Но всё же, так, ради интереса, сколько бы ты дал за моего прекрасного скакуна?

Цыган внимательно оглядел сначала лошадь, затем самого Жаба и, сделав глубокий вдох, быстро проговорил:

– Шиллинг[14] за ногу.

Больше не сказав ни слова, он отвернулся, чтобы продолжить невозмутимо созерцать окружающую действительность, а Жаб не на шутку разволновался:

– Шиллинг за ногу? Надо бы подумать: прикинуть, что к чему…

Он слез с лошади, оставив её щипать траву, и, подсев к цыгану, принялся загибать пальцы в подсчётах:

– Шиллинг за ногу? То есть всего четыре шиллинга… О нет! Я даже думать не хочу, чтобы продать за четыре шиллинга этого прекрасного молодого скакуна.

– Ну хорошо, – усмехнулся цыган. – Я дам тебе пять шиллингов, что на три с половиной шиллинга больше, чем стоит это животное. И это моё последнее слово.

Жаб сел и глубоко задумался. Голодный, без денег, вдали от дома, он мог бы посчитать пять шиллингов солидной суммой, но, с другой стороны, за лошадь это как-то маловато.

Вместе с тем ему самому это животное не стоило ни пенса, так что всё, что за него дадут, можно считать чистой прибылью.

Придя к такому выводу, Жаб твёрдо сказал:

– Послушай, цыган! Я скажу, как мы поступим, и это моё последнее слово. Ты дашь мне шесть шиллингов шесть пенсов наличными, накормишь до отвала: из твоего котелка идёт такой восхитительный и волнующий аромат, – а взамен получишь моего норовистого молодого коня со всей красивой упряжью и сбруей. Если тебе это не подходит – так и скажи, и я уйду. Здесь неподалёку живёт человек, который уже несколько лет мечтает о таком скакуне.

Цыган поворчал, что ещё несколько таких сделок – и он пойдёт по миру, но в конце концов достал грязный холщовый мешочек откуда-то из глубин брючного кармана и отсчитал в лапу Жаба шесть шиллингов шесть пенсов. Затем он исчез в кибитке, а вернулся с большой железной миской и ложкой. Наклонив котелок, цыган доверху наполнил миску восхитительным горячим рагу. Это было лучшее рагу в мире, приготовленное, казалось, из всей живности сразу: из куропаток, цыплят, кроликов, павлинов, цесарок и бог весть кого ещё. Жаб, едва не плача, поставил миску на колени и принялся жадно есть, а когда показалось дно, попросил добавки, потом ещё… Цыган не возражал, а бедному Жабу казалось, что лучшего завтрака у него в жизни не было.

Наевшись мяса до отвала, Жаб с трудом поднялся, тепло попрощался с цыганом и – очень трогательно – с лошадью. Цыган, хорошо знавший окрестности реки, показал ему, куда идти, и Жаб в отличном расположении духа вновь пустился в путешествие.

За прошедший час он совершенно преобразился. Солнце ярко светило, одежда почти высохла, в кармане опять лежали деньги, а дом становился всё ближе. Но что важнее всего, после горячего и сытного завтрака Жаб вновь почувствовал себя значительным, сильным, беззаботным и уверенным.