Ветры низких широт

С того конца, ближнего к Шимску, по широкой улице, невзирая на мороз, в одном бушлате и в бескозырке вышагивал морячок. Не дожидаясь, когда дед поможет ей, Людмила Николаевна спустила ноги с кошевки, оперлась на плечо деда и, подойдя к плетню, легла на него грудью и начала ждать, светясь радостью. Она наконец признала в моряке Колю Морякова из Пустоши, дружка своего Сережи, и кроткая улыбка ее стала потихоньку угасать. Не доходя до их калитки, Коля Моряков ловко подкинул руку к виску и радостным голосом спросил:

— Не узнаешь, тетка Люда?

— Как не узнать — узнаю... Давно ли прибыл, Коленька?

— Только из Шимска двигаюсь. Опоздал на автобус, так меня какой-то на «жигуленке» подкинул до мстонской повертки. А тут всего ничего осталось. Серенька-то что пишет?

— В океан ушли.

— А я только что из океана, — тем же веселым голосом сказал Моряков. — В порядке поощрения отпустили на десять суток. А Серенька не собирался приехать?

— Пишет, что после океана, может, тоже отпустят.

— Жалко, не вместе. Мы бы тут дали шороху.

— Через год все равно увидитесь.

— Понятное дело, если в мичманах не останемся.

— Чайку-то с морозца зайди попить.

Моряков потоптался на месте, смущенно улыбнулся.

— Пойду я, тетка Люда. Мать с отцом, наверное, заждались. Я их телеграммой известил. Если бы не известил, то другое дело, а так нельзя.

— Чего ж тебе так идти, когда у нас лошадь стоит в заулке. Дедуленька! — позвала Людмила Николаевна, поворачиваясь к деду. — Довез бы ты Колю. А то смотри, как он легонечко одет. Замерзнет ведь.

Дед с Моряковым уехали, уже и повизгивание полозьев на мерзлом снегу исчезло за поворотом, а Людмила Николаевна все стояла у плетня и тихо улыбалась, потом в два приема, передохнув на второй ступеньке, поднялась на высокое крыльцо, которого прежде не замечала, прошла в дом, спустила платок на плечи и, не снимая пальтишка, присела к столу писать письмо.

«Сереженька, сыночек, какое чудо-то случилось у нас. Возвращались мы с дедом с кладбища, а тут гляжу — идет с того конца морячок. Так и захолонулась вся, подумав, что ты пришел на побывку. А тут глядь-по-глядь — это Коля Моряков, дружок твой из Пустоши. Хороший такой стал, совсем мужиковатый, из океана, говорит, вернулся. Дед повез его на лошади в Пустошь, а то побоялись, как бы не замерз. Ты если поедешь, так теплее одевайся. Морозы у нас стоят страсть какие. Воробьи на лету даже падали. А я теперь, кровинушка моя, тебя стану ждать. Какой-то ты у меня, хоть бы вполглаза взглянуть. И дед тебя тоже ждет. Хочет к твоему приезду корову опять на двор привести. Неуемный он у нас, вот только винишком тоже стал баловаться. А если пристрастится, то быстро себя растратит. Но ты, сыночек, не расстраивайся, я ему воли, как твоему отцу, не дам. Служи честно и помни, что в нашем роду был генерал. А я буду ждать тебя и днем и ночью».

Она достала конверт из старого ученического портфеля, который Сережка носил еще в младшие классы, надписала адрес, заклеила конверт, лизнув языком по краю, и уронила голову на руки, заплакала, вздрагивая худеньким телом, которому было просторно в пальто.

На стене ровно и внятно тикали ходики.

2

Волны катились лениво, подставляя свои глянцевые бока солнцу, которое, ударяясь в них, дробилось и сверкало, слепя глаза. Видимость была хорошая, и корабли супостата, растянувшиеся по горизонту, просматривались словно на ладони. Над авианосцем зависли два белых вертолета, наверное спасатели. Там, по всей видимости, готовились к полетам.

Ковалев вышел на открытое крыло мостика, прищурясь на солнце, сел в кресло, которое тут было жесткое и не располагало к долгому сидению. Он, собственно, и не собирался засиживаться, хотел только взглянуть на супостата. Они занимались своим делом, в общем-то начихав на то, что к ним присматривался «Гангут», и в этом как раз и состояла загадочность их поведения. «Что супостаты тут делают? — думал Ковалев. То, что они не пасли свою лодку и не сторожили «Гангут», ему уже становилось ясно. — Но тогда — что?»

Появился экспедитор и молча протянул Ковалеву журнал радиограмм. Ковалев никак не мог привыкнуть к этому молчаливому таинственному узбеку и всегда вздрагивал, когда тот словно бы из-за спины неожиданно протягивал ему журнал.

— Когда вы научитесь докладывать, появляясь на мостике?

— Научусь, товарищ командир, — сказал экспедитор.

— «Товарищ командир» я для старших офицеров, а для вас у меня есть звание — капитан второго ранга, — с отеческим добродушием проворчал Ковалев. Прочитав радиограмму, проставил время и расписался.

— Есть, товарищ капитан второго ранга.

— Ну, ступай, — разрешил Ковалев экспедитору.

Из радиограммы выходило, что танкер-заправщик должен был появиться после обеда, но на прямую связь еще не вышел, поэтому Ковалев распорядился передать ему свои координаты через спутник связи и приказал усилить наблюдение.