Ветры низких широт

— На танкере, качайте полегоньку, — попросил в микрофон Ковалев. — Хорошо бы растянуть это удовольствие на всю ночь.

— Вас понял, — сказал капитан танкера. — Будем качать помалу. Погода не поджимает. А они что, — капитан танкера, кажется, имел в виду супостатов, — давно к вам привязались?

— Только прошли Гибралтар, они и объявились.

— Так все пять вымпелов и идут за вами?

— Так и идут.

— Не жареным ли где пахнет?

— Капитан, не задавайте лишних вопросов. У меня и от своих голова уже идет кругом.

— Вас понял, — проворчал капитан, которому явно хотелось поговорить, и отключил связь.

Один вертолет, тарахтя и постреливая сигнальными огнями, отправился на авианосец, другой еще недолго повисел за бортом, потом перелетел за корму и опустил в воду гидроакустическую станцию. Там, наверное, решили, что танкер мог привести за собой подводную лодку.

3

Утром, едва рассвело, на «Гангуте» читали письма. Их пришло столько, что хватило всем с избытком. Воду с топливом и продукты уже приняли, корабли расшвартовались, но лежали, пользуясь тишиной, неподалеку один от другого в дрейфе. На танкере была приличная сауна, большой запас пресной воды, и Ковалев разрешил старшим офицерам воспользоваться гостеприимством капитана и попариться. Тропики тропиками, а для русского человека баня, если для этого случая в бане еще оказывался запасец приличных березовых веников — лучше бы, конечно, дубовых, но где теперь дубовые возьмешь, — всегда оставалась местом весьма желанным. Ковалев решил потомить супостата и не спешил отпускать танкер, дал возможность съехать с первой группой Бруснецову, а со второй Сокольникову. Те вернулись довольные, разнеженные и даже немного посветлевшие и стали наперебой уговаривать его тоже смотаться на танкер.

— Воды там... А пар... А веники... Сходи — не раскаешься.

— Сходил бы, — притворно вздохнув, сказал Ковалев. — Да вот эти не хотят отпускать. Сторожат все.

— Надо же когда-то встряхнуться, — продолжал уговаривать его Сокольников.

— Не угнетай.

— Что положено быку, того не полагается Юпитеру, — с мрачноватым видом изрек Бруснецов.

— Вот именно, — подтвердил Ковалев и, оставив за себя на мостике Бруснецова, спустился в каюту, распечатал посылку: Тамара Николаевна прислала дюжину носовых платков, индийский чай, растворимый кофе, пять плиток шоколада и шерстяные носки. «Все правильно, — с грустной иронией подумал Ковалев, представив себе расстроенное лицо жены — она всегда расстраивалась, когда он надолго уходил в море. — Для полного счастья мне только и не хватало в тропиках шоколаду и шерстяных носков. Лапушка, да куда мне их надевать? У меня и без носков ноги скоро сварятся».

Сперва он надорвал конверт, надписанный мелким, но разборчивым почерком жены. Она писала, что сын с его уходом на боевую службу в океан заметно повзрослел, пытается говорить баском, твердо решив поступать в нахимовское училище. «Ишь ты, — растроганно подумал Ковалев. — А я собирался его пороть». «А меня избрали в женсовет, — писала, как бы между прочим, Тамара Николаевна. — Работы много, стараюсь по-бабьи с одинаковым усилием поднимать соломину и бревно, поэтому часто устаю. Но я довольна — по крайней мере, почти не остается времени на то, чтобы в сотый раз перечитывать твои старые письма. Знаешь, я уже боюсь этого занятия. Мне все начинает казаться, что мы до сих пор так и не сказали друг другу чего-то очень важного, может даже главного, словно бы жили впопыхах, не замечая друг друга. С каждым твоим уходом в море мне все больше не хватает тебя здесь, на берегу. Я все жду тебя, жду, и эти ожидания становятся большей частью моего бытия. А вчера меня насторожил звонок от командующего. Он был мил и любезен, сказал, что у тебя все хорошо, а я ему не поверила. Когда начальство становится любезным, жди плохих вестей. У тебя на самом деле все хорошо? Я знаю, что ты в любом случае напишешь, что у тебя все хорошо, но ты напиши так, чтобы я поверила твоим словам».

«А у меня нет таких слов, — расстроенно подумал Ковалев. — Какие есть, я тебе их все уже сказал. И новых у меня, наверное, больше не будет. Я даже не знаю, как писать, что у меня все хорошо, потому что у меня на самом деле пока все в норме. А что касается этих, — он непроизвольно мотнул головой в сторону иллюминатора, — так это, лапушка, служба. Не эти, так другие свалятся на мою голову — свято место не бывает пусто».

Севка писал кратко, видимо, уже стыдился эмоций. Он добросовестно перечислил все оценки за четверть, все фильмы и все книжки, которые успел посмотреть и прочитать за то время, пока Ковалев находился на боевой службе, заметив при этом, что все это так себе, если не сказать хуже. «А вообще, отец, — неожиданно заключил Севка, — я решил идти по твоим стопам. («Ишь ты, — подумал Ковалев, — «по твоим стопам» — слово-то какое...») Буду поступать в нахимовское училище».