Ветры низких широт

— Тебя обманешь, — проворчал Ковалев. — Рыбы много набрал?

— Больше чем с полведерка.

— Куда же тебе столько?

— Что поем, что повялю. Вас вот хочу угостить.

— Благодарствую, боцман, — сказал Ковалев. — Я к этим летающим рептилиям совершенно равнодушен.

— Вы только попробуйте. Потом сами станете просить.

— Боцман, не уговаривай. Я рептилиями питаться не собираюсь.

— Зря, — сказал Козлюк хорошим боцманским голосом — в меру твердым и в меру хрипловатым.

В этот момент «Гангут» рухнул носом вниз, вспенив воду, из которой вылетела стайка серебристых рыб, похожих в полете на птиц, и две из них спланировали на палубу. Козлюк ринулся к ним, упал на колени, прикрыв ладонями ближнюю к нему, а та, что была подальше, изогнувшись, подпрыгнула и полетела за борт.

— Вот, — торжествующе сказал Козлюк, поднимая руку с зажатой в ней еще трепыхающейся рыбиной.

«А может, на самом деле зря, — подумал Ковалев. — Может, на самом деле надо по утрам собирать на баке летучих рыб, жарить и есть, обсасывая кости и голову?» Он отвернулся от Козлюка и поднял голову к малиновой полоске, которая постепенно становилась золотой. Она начала выгибаться, образуя горб, и этот горб засиял, еще не слепя глаза, но стрелы от него уже побежали по всему небу.

День разгорелся, став просторным и звонким, хотя за шумом падающей воды и ревом машин эти поднебесные звуки вряд ли кто мог расслышать на «Гангуте», но тем хорошо и устроен человек, что иногда он способен слышать то, что видит, а видеть то, что слышит. По крайней мере, Ковалеву казалось, что он слышал эти звоны. Он даже пытался отыскать глазами, откуда они могли исходить, и вдруг вспомнил, что много лет назад, будучи еще мальчишкой, оказался осенним днем в поле, и над ним, клынкая и позванивая, плыли в поднебесье журавлиные клинья. Он не мог понять, почему почти подсознательно к нему на память пришел тот давний, практически забытый день, но, значит, нашлось это общее между настоящим и прошлым, если они оказались похожими.

— Вахтенный офицер! — позвал Ковалев. — Позвоните вестовому, пусть принесет стакан чая покрепче и погорячее.

— Есть. — Вахтенный офицер — непосредственный начальник Суханова старший лейтенант Дегтярев — небрежно снял трубку, набрал номер и лихим голосом сказал: — Чай и сэндвичи командиру.

Эта наигранная лихость возмутила Ковалева, и он почти нехотя подумал: «Позер», но сказал ровным голосом:

— Я, по-моему, выражаюсь ясно: стакан чая.

— Отставить сэндвичи, — с щеголеватой поспешностью распорядился Дегтярев. — Только чай.

Ковалев принял от вестового стакан в тяжелом потемневшем подстаканнике и вышел на открытое крыло, устроился в кресле и отхлебнул, почувствовав блаженство: этот вестовой знал вкус командира — чай был и душистый, и горячий, и крепкий.

Супостаты с утра держались подальше, уйдя к самой кромке горизонта, издали они казались голубоватыми миражами. «Постой... — пробормотал Ковалев. — А какой сегодня день? Воскресенье? Все ясно: с утра месса. Сперва помолятся католики, потом в церковную палубу позовут протестантов. А может, наоборот. Впрочем, это их внутреннее дело. За обедом подадут по банке пива. Пиво — это хорошо. В особенности если оно холодное. Ну и ладно. Богу — богово, кесарю — кесарево, а мы сегодня маленько постреляем».

— Вахтенный офицер! — распорядился Ковалев. — Пригласите старпома на мостик.

Бруснецов не заставил себя ждать: прогрохотал по трапу, вскинул молча руку к виску и стал в сторонке.

— Ты чего сегодня такой стеснительный? — спросил Ковалев.

— Смешно признаться — жена приснилась.

— Жена приснилась — домой захотелось. «Бери шинель», как поется в одной песне. — Ковалев мягко улыбнулся. — Ладно, жены маленько подождут. Задачу Романюку поставил?

— Так точно.

— Установки, боезапас проверил? Смотри, попадется среди болванок хотя бы один боевой комплект, головы нам не сносить.

— Если позволите, я еще раз подкручу хвост Романюку. Чем черт не шутит.

— Подкрути, старпом, подкрути. Только вчера надо было бы этим заняться. А то получается: на охоту ехать, и собак кормить.

— И вчера подкручивал. И сегодня хочу подкрутить, — нашелся Бруснецов. — Шандарахнет ненароком, а там вдруг стекла посыплются.

— Шандарахать, старпом, не надо, — миролюбиво промолвил Ковалев. — То, что они делают, нам делать не велят. — Он заметил, что Бруснецов было уже пошевелил губами, как бы проверяя свой будущий вопрос на ощупь, и опередил его, усмехнувшись: — И вопросов ненужных задавать не надо. Все и без вопросов яснее ясного. Тем более что Романюк стреляет впервые.

— Так, может, погодим пускать его в дело?

Ковалев помолчал и опять усмехнулся:

— Понимаю, старпом, что захотелось пальнуть. Я и сам не отказался бы. Только ты в этом деле уже бог, а Романюк еще первоклашка. Вот и пусть первоклашки поучатся чистописанию. А мы с тобой в сторонке постоим.

— Польщен, товарищ командир.

— Польстись, старпом, — сказал Ковалев, — польстись.