Ветры низких широт

— А надо бы поучиться. Дело это не совсем хитрое, а под старость, глядишь, и пригодится.

— Полагаю, товарищ командир, не пригодится.

— Полагай, старпом, полагай. Вахтенный офицер, пригласите к нам старшего штурмана.

Сокольников с Бруснецовым переглянулись, но наперед батьки лезть в пекло не решились — мог и шпильку подпустить, а мог и просто промолчать. Человек же всегда чувствует себя неудобно, когда его хотя и слышат, и вполне понимают, о чем тот спрашивает, но на слова его принципиально не обращают внимания. «Промолчим для ясности», — подумал Бруснецов. И Сокольников тоже подумал: «Ладно, мы терпеливые. Мы подождем».

Ждать пришлось недолго, появился Голайба, вскинул руку к пилотке, дескать, по вашему приказанию...

— Ну как с вердиктом? — спросил Ковалев, имея в виду тот их разговор о Наташе Ростовой.

— Оправдал по всем статьям.

— Вот и прекрасно. А теперь поищите-ка нам более или менее приличную точку для якорной стоянки. Что-нибудь в сутках-полутора перехода. Глубина — это наипервейшее условие, но и течение постарайтесь учесть, и розу ветров. В старых лоциях хорошо об этом писалось. Поэты ее сочиняли.

— Понял, товарищ командир.

— А раз понял, то и сложи нам эту песню. Устали люди, машина ревизии требует. Вот и старпом с замполитом...

— Обижаете, товарищ командир, — сказал Бруснецов.

— А ты возьми и не обидься. Это же так просто — взял и чего-то не сделал. Иногда не сделать, старпом, становится в своем роде действием. Есть такое понятие — разумный компромисс.

— В военном деле, товарищ командир, компромисс — дело весьма зыбкое.

Ковалев сложил губы в трубочку, как бы собираясь присвистнуть, но не присвистнул — этих вольностей на мостике он и себе не позволял, — только с удивлением посмотрел на Бруснецова.

— Оказывается, не один замполит у нас грамотный... Нет, старпом, не согласен я с тобой, хотя порыв твой и благородный. Компромисс в бою, согласен, дело наивреднейшее, но в мирные дни военное дело — это еще немного и политика, а политики без разумных компромиссов не бывает.

Сокольников посмеялся: «Хе-хе».

— А ты, командир, тоже кое-чего соображаешь.

— А у нас тут неграмотных нет, комиссар. Не с дурачками играем, так что надо твердо уяснить себе, в какую дверь можно входить, а из какой следует выходить. — Ковалев снял микрофон, включил штурманскую рубку. — Голайба! Командир. Так что мы имеем? Хорошо. — Он повесил микрофон и повторил уже для Сокольникова с Бруснецовым: — Хорошо. Старпом, я пошел к штурману. Оставайтесь на мостике.

— Есть, — сказал Бруснецов унылым голосом, и Ковалев с Сокольниковым прошли в штурманскую рубку, а он остался на мостике мучиться догадками, какую партию решил разыграть командир.

— Ну так что у нас Наташа Ростова? — улыбаясь, спросил Ковалев у Голайбы, который, согнувшись над столом, только что не носом водил по карте.

— С Наташей у нас, товарищ командир, полный ажур. Есть две точки. Одна в полусутках хода. Глубина восемьдесят — сто метров. Однако я ее вам не советовал бы. Неподалеку проходит течение, поэтому возможны завихрения. К тому же не вполне изучен грунт. Вторая находится дальше. До нее ходу — двое суток. Правда, банка эта будет поглубже — метров сто — сто сорок, но спокойная, и грунт подходящий. Якорь держит хорошо.

— Прекрасно, но откуда у вас эти сведения?

— Вырезки всякие собираю, товарищ командир. Издания английские почитываю. Кое-какую периодику выписываю.

— Прекрасно. И какими же вы языками владеете?

— Английским более или менее сносно. Испанским и итальянским хуже, но читать и переводить со словарем вполне могу.

— Вы меня, штурман, убедили. Рассчитайте курс до второй точки. Расчетное время прихода в точку передать на танкер.

Ковалев вышел уверенно, по-хозяйски толкнув дверь, подставил лицо ветру. Он был теплый, немного влажный и как будто омывал кожу. «Живут же люди, — подумал он. — Круглый год — лето. Умирай — не хочу. А у нас уже и ветры взыгрались, и морозы ударили. И вообще...»

— А что, комиссар, — сказал он, не оборачиваясь, будучи уверенный, что Сокольников вышел на мостик вслед за ним, — согласился бы ты жить в сплошном лете?

— Нет, командир, не согласился бы. Ведь это опять к вопросу о национальном характере. Зимой мне нужны трескучие морозы, а летом жара, осенью дожди, а весной половодье.

Они помолчали.

— Ты твердо решил идти на стоянку? — спросил Сокольников.

Ковалев покивал головой, только потом сказал:

— Да, комиссар, твердо. Людям необходимо дать передышку.

— Командующий может и не одобрить твоего решения, тем более что...

— Я знаю, — охотно подтвердил Ковалев, не дав Сокольникову даже завершить фразу. — Но в одиночном плавании я сам волен принимать решения.

— Эти самостоятельные решения иногда выходят боком.

— Что прикажешь делать?

— Поднимай вертолет. Потом будет поздно.

— Нет, — сказал резко Ковалев. — Яблочко еще не созрело.

— Может и перезреть. Твою выжидательность наверху могут истолковать медлительностью, а еще хуже — нерешительностью.

— Я предпочитаю бить наверняка, — сердито сказал Ковалев.

— Никого не интересует, что ты предпочитаешь. Там, наверху, ждут результата, а его все нет.