Ветры низких широт

— Если я подниму вертолет, супостаты все равно не дадут ему работать.

— А если ты его не поднимешь, тебя обвинят в бездеятельности.

«И ты, Брут, — подумал Ковалев. — Ведь понимаешь же, что между Сциллой и Харибдой не вдруг проскочишь. Не могут быть волки сытыми, если овечки в полной сохранности щиплют травку возле родника. Пойми хоть это-то, Брут!»

— Я предпочитаю придерживаться своей линии, — сказал он.

— Мой долг — сказать тебе это.

— Да-да. — Ковалев снял микрофон, дав понять Сокольникову, что говорить об этом больше не намерен, — БИП, ходовой. Доложите надводную обстановку.

— Цель номер один... Пеленг... Дистанция... Цель номер два... Классификация прежняя, — начал добросовестно перечислять оператор.

Сокольников понял, что это были клещи, из которых супостат ни за что не хотел выпускать «Гангут», и, значит, Ковалев потребовал доклад от БИПа специально для него, Сокольникова, дескать, хотел этого — так слушай, но — черт побери! — клещи клещами, а делать все равно что-то надо. «Надо, командир, — подумал он. — Понимаешь — надо...»

Голайба закончил колдовать над картой, доложил:

— Предлагаю курс... Ходовое время тридцать семь часов. Время прибытия в точку... Прошу утвердить.

— Курс... утверждаю, — сказал Ковалев. — Вахтенный офицер...

«Гангут» словно бы вздрогнул и круто пошел влево, оставляя за собой голубоватую дорожку, на которой кое-где белыми воронками кружилась пена.

«Мы не в классе, — подумал Ковалев. — Нам методик никто не напишет, а если кто и решится это сделать, то послать его надо далеко-далеко, где кочуют туманы».

Сокольников ушел по своим делам. Он остался недоволен разговором, хотя виду не подал, даже как будто почувствовал удовлетворение, свалив этот неприятный груз с души: «Мое дело предупредить», но Ковалев был не просто его командир. Он был еще и одноклассник, с которым сижено за одним столом долгих пять курсантских лет. «Ладно, — подумал Сокольников, — еще не вечер». Но что значило это «не вечер», когда дни уходили один за другим, а бесплодным мотаниям еще и конца не предвиделось. «Но я же сказал...» А что значит сказал, если это сказанное не облегчило душу, а только сняло ответственность с одной души и переложило ее на другую. «Но он же должен понять...» А что он должен понять?

Сокольников почти бесцельно побродил по низам, поговорил с одним, потом с другим — о чем? Он не придавал этим разговорам значения и не помнил их, — и снова поднялся на мостик.

Ковалев уже сидел на своем коронном месте и листал пухлую тетрадь в дерматиновом переплете, должно быть те самые записки, которые вел штурман. Он заслышал шаги, закрыл тетрадь и, вопреки своему правилу, обернулся.

— А, это ты, комиссар. Ну что там у нас в низах?

— В низах все спокойно. Если позволишь, я тут покурю.

«Курить у нас, кажется, и в каютах старпом не возбраняет, — подумал Ковалев. — Я, конечно, не против того, чтобы ты покурил на мостике. Покури, если душа просит, но, по-моему, курить в каюте приятнее».

«Я знаю, что мне не следовало подниматься на мостик только для того, чтобы покурить, — подумал и Сокольников. — Да я и не курить пришел. Я просто постою. А сигарета — это так, для блезиру».

— Золотая голова у нашего штурманца, — сказал Ковалев, похлопывая тетрадью по колену. — Сии записки ведет с курсантских лет. Напихал, правда, всякого хламу, но среди хлама обязательно мелькнет и золотое зернышко. А тут целый бриллиантик объявился, как ложка к обеду.

— Позволь. — Сокольников принял тетрадь от Ковалева, открыл ее на заложенной странице, исписанной твердым, но несколько округлым, как у женщины, почерком: «Долгота... Широта... Среди глубин в пятьсот — шестьсот метров расположено обширное и крутое возвышение с глубинами от ста до ста сорока метров. Грунт песчаный, якорь держит хорошо. При длительном норде или норд-осте якорь отдавать не следует». — Где это он вычитал? Что-то не могу разобрать.

— Из справочника британского адмиралтейства. Есть такая контора у супостата, комиссар. Они по морю стараются ходить, как по суху.

— И долго ты будешь мне глаза колоть? — вкрадчиво — на всякий случай — спросил Сокольников.

Ковалев взял у него тетрадь, полистал для приличия, но читать не стал, положил на столик перед собою.

— Бруснецову сказал бы, тут же и забыл. А тебе еще припомню. Мы с тобой пять лет флотские борщи хлебали из одного бачка.

— Говори, если душа просит, но только помни при этом, что ответственность я всегда разделю пополам с тобою.

— Благодарствую, только свою ответственность я ни с кем не делю.

Часом позже, когда на мостик поднялся Бруснецов, чтобы на время обеда заступить на командирскую вахту, Ковалев приказал ему:

— На девятнадцать назначаю совещание командиров боевых частей и начальников служб и команд.

— Прикажете собраться в кают-компании?

— Нет. — Ковалев потер ладонью подбородок — он уже стал шершавым, хотя Ковалев брился неизменно утром. — Пусть потрудятся подняться на ходовой мостик.

Неожиданно доложили из БИПа:

— Ходовой, БИП. Цель номер один, авианосец. Пеленг... Дистанция... Цель номер два, крейсер. Пеленг...

Бруснецов удивился:

— Повернули?!