Ветры низких широт

— Это не дрянь, товарищ майор. Это вполне литературное слово.

— Не знаю, не знаю, — сказал Грохольский. — Все эти «окромя» и прочее весьма дурно пахнут, но я вам, Блинов, не учитель, бог с вами. И я вас на самом деле искал.

— Представьте, а я вас, — сказал Блинов. — Какое приятное совпадение! Но я вас нашел, а вы меня не нашли, причем я вас застукал в весьма загадочном положении. Так вы, экселенц, на самом деле не разучивали никакой роли?

— Это вам, Блинов, надо разучивать роли, а я свою давно уже сыграл. При этом — будем самокритичными — весьма скверно.

— Браво, экселенц, но скажите, что за тюфяк там у нас объявился?

— Этот тюфяк, — невольно подражая Блинову, сказал Грохольский, — должно быть, наделает нам много хлопот.

— Не надо предположений, экселенц, он уже наделал. Я его посмотрел и пришел к выводу, что нам с вами пора засучивать рукава.

— Да, конечно, вы правы, но на стоянку мы придем только к исходу завтрашних суток.

— Никаких проблем, экселенц. Вы идете к командиру и просите, чтобы он «сел» на волну или что-то в этом роде. А я тем временем подготовлю этого тюфяка к операции. Вы придете и немного попотрошите его, а потом мы все это зашьем.

— Нет, Блинов, все-таки вы шалопай. Во-первых, оперировать будете вы. Во-вторых... Скажите мне, Блинов, почему у хороших родителей порой дети рождаются шалопаями?

Блинов заинтересовался:

— Вы имеете в виду, разумеется, себя?

— Нет, Блинов, — печально сказал Грохольский. — Я имею в виду как раз... Значит, вы считаете, что я должен пойти к командиру?

— И немедленно.

— Но почему не к старпому? К старпому это как-то попроще.

— Да потому, экселенц, что изменить курс может только командир.

— Ну, хорошо, хорошо... Только не надо меня понукать. Я не терплю этого.

— Я тоже, — сказал Блинов. — Но тюфяк-то там лежит.

— Да-да, — покорно согласился Грохольский. — Идите готовить его, а я поднимусь к командиру.

Идти к командиру Грохольскому ужасно не хотелось, он охотно отправил бы к нему Блинова, чтобы тот поупражнялся там на мостике в своем красноречии, но военная субординация в этом конкретном случае категорически отвергала подобные вольности, и Грохольский, проклиная себя, что не сказал командиру вовремя о больном, а теперь сам же попал в дурацкое положение, отправился на мостик. Ковалев сразу оценил ситуацию и не стал ни о чем расспрашивать Грохольского, только спросил:

— Когда?

Грохольский не понял вопроса, смешался и спросил невпопад:

— Что — когда?

Ковалев повысил голос и раздраженно проговорил:

— Когда прикажете «садиться» на волну?

— Думаю, минут через тридцать.

Ковалев поморщился:

— Это не ответ. Идите к себе и, как только будете готовы, позвоните на мостик. — Он включил штурманскую рубку. — Сейчас мы будем «садиться» на волну, возьмите точку. БИП, ходовой. Доложите надводную обстановку. — Он выслушал доклад, подумав: «Интересно... Супостаты что — тоже будут с нами делать операцию?»

* * *

Через полчаса — Грохольский оказался точным, хотя и устанавливал время, что называется, от фонаря, — Ковалев «посадил» «Гангут» на волну. Штурман взял точку на карту, вахтенный офицер пометил в своем журнале, что на такой-то широте и такой-то долготе в такое-то время медики приступили к операции, и сигнальщик набрал флагами: «Прошу не мешать моим действиям. Произвожу операцию». Качка, которая все время преследовала «Гангут» и стала таким же неизбежным явлением, как смена дня и ночи, прекратилась, механики сбросили обороты машины, и на корабле установилась покойная, размеренная тишина, моряки невольно шли на ют покурить, а заодно узнать, что случилось на их благословенной посудине. Тишина и покой на море всегда пугали, и к ним относились с неизменным настороженным недоверием.

Супостаты тоже повернули, хотя и держались у самой кромки горизонта, и когда, видимо, разобрались, что «сели на волну», выслали к «Гангуту» два вертолета, которые с деловым видом облетели его и, пристроясь за кормой — с левого и правого бортов, — опустили в воду гидроакустические станции. Любое действие «Гангута» явно настораживало их и вызывало противодействие.

«Ну-ну, — подумал Ковалев. — Давайте, ребята, слушайте. Может, чего и услышите». Он связался с акустиками:

— Суханов, что у вас?

— Горизонт чист, товарищ командир.

— Хорошо, — сказал Ковалев и отключил связь: в эти минуты это на самом деле было хорошо, потому что, какие бы сигналы ни появились на индикаторе у акустиков, «Гангут» не сошел бы с волны до той минуты, пока медики не подали бы сигнала. И такая минута наступила. Позвонил Грохольский.

— Товарищ командир! — сказал он дрожащим от радости голосом. — Можете следовать прежним курсом.

— Как прошла операция?

— Нормально, товарищ командир.

— Передайте мои самые добрые пожелания больному. У вас все? — на всякий случай спросил Ковалев, подумав, что этот полуштатский медик, полуфлотский... — он так и сказал себе: «полуфлотский»... — опять что-то недосказывает.

— Товарищ командир, больного необходимо госпитализировать.

— Добро. Приготовьте телеграмму. В точке переправим его на танкер.