Ветры низких широт

Лицо у Романюка неожиданно стало угловатым, а мочки ушей от внутреннего напряжения на мгновение побелели и тотчас стали пунцоветь, наливаясь кровью.

— Носовой комплекс... — Ромашок даже приподнялся на цыпочки: там, куда он сейчас пошлет реактивные снаряды, нагруженные болванками, не могло быть лодки — это знали все, и прежде всего он сам, — но для него она была, и он ощущал ее, как охотник, еще не видя зверя, но уже зная, что он есть и его необходимо завалить, иначе все его существование, лишенное основного содержания, как бы становилось никчемным. Романюк даже немного отшатнулся, когда подал последнюю команду: — Залп...

Фыркая, подвывая и грохоча, реактивные снаряды начали срываться со своих направляющих и, обрастая на глазах слепяще-рыжими хвостами, которые быстро синели, оставляя после себя дымные полосы, понеслись в поисках несуществующей лодки.

«А вдруг она там есть? — подумал Романюк, чувствуя, как затылок у него становится тяжелым и горячим. — А вдруг она там...»

Вертолеты одновременно припали к воде, нещадно молотя винтами воздух, который словно бы трещал и рвался, как тугая материя, потом поднялись, ушли далеко за корму и поспешили к авианосцу.

— Ишь залопотали, — сказал Сокольников. — Небось напустили, куда не следует.

— Не радуйся, мой свет, — отозвался Ковалев. — Они привыкли последнее слово оставлять за собой.

Слева по носу от «Гангута», кабельтовых в двадцати пяти, из воды стали подниматься столбики серебряных брызг, они быстро начали сливаться воедино, образуя искрящийся купол. Он повисел несколько секунд, потом начал медленно оседать и скоро растаял совсем. Не было там лодки, казалось, и болванки туда не упали, а раз ничего не было, то ничего и не стало.

— Романюк, — сказал Ковалев, — поздравляю с боевым крещением. В следующий раз поменьше старания и побольше мужества.

Романюк молча склонил голову, улыбаясь растерянно, виновато и счастливо.

Ракетчики приводили комплекс в исходное положение, Суханов отпустил Ловцова, который хорошо поработал, покурить, сам же остался с Ветошкиным за «пианино», вахтенный офицер сделал в черновом журнале свои пометки, словом, все возвращалось на круги своя.

Корабли супостата опять растянулись по горизонту, невесомые и безобидные. Одни совсем скрывались в серовато-сиреневой дымке, другие, наоборот, выходили из нее. Эти перемещения стали настолько привычными, что если бы их не стало, то само собою бы родилось предположение, что в мире что-то случилось.

Глава четвертая

1

Вечерело, хотя солнце висело довольно еще высоко и хорошо грело, но все уже привыкли к тому, что, повисев так недолго, оно начинало стремительно скатываться в воду, как будто нить, поддерживавшая его на небесном своде, неожиданно перегорала.

В этот час на мостик поднимались Сокольников и Бруснецов «побеседовать», как говорили они; Ковалев тоже давал себе некоторое послабление, беседа составлялась сама собою, как у сельских женщин возле колодца. Деревенская община являла собой замкнутый мир, в котором все знали про всех и каждый про каждого. Находясь в одиночном плаванье, корабль в некотором роде возрождал эти общинные связи, и живой обмен мнениями или, как теперь принято говорить, информацией становился насущной потребностью.

Корабли супостатов держались в стороне, не проявляя с виду никакого интереса к «Гангуту», но, если он сворачивал в сторону от наметившегося однообразного движения, тотчас же появлялся один фрегат за другим, а там и крейсер «Уэнрайт» или даже сам господин «Эйзенхауэр», с палубы которого едва ли не сутки напролет взмывали самолеты. Словом, там занимались своим делом, а заодно присматривали и за «Гангутом», одиночное плавание которого, видимо, представлялось им нелогичным. Они все дальше и дальше отпускали его от себя.

— Представим себя на минуту на их месте, — предлагал Ковалев Сокольникову с Бруснецовым, — и попытаемся понять, с каким заданием прибыл в этот район «Гангут». Во-первых, вступить в контакт с их лодкой. Но тогда сразу же возникает вопрос: а откуда «Гангуту» известно, что здесь находится лодка? В свою очередь нам тоже нелишне будет спросить себя: а существует ли она во плоти в этом районе или это всего лишь предположение, которое и остается предположением? Во-вторых — и это может быть главным, с их точки зрения, — «Гангут» привел за собою лодку и теперь обеспечивает ее? Логично?

— Логично-то логично, — соглашался Сокольников. — Только учти, что у тебя на плечах русская голова. И у меня русская. И у Бруснецова, между прочим, тоже. А у их адмирала — американская. То, что бывает логично для русской головы, становится алогично для американской. И наоборот.

— Смотрите-ка, какие мы грамотные!

— Не иронизируй, командир. Мы, к сожалению, учитывая порой массу слагаемых, чаще всего забываем о главном — национальном характере. А ведь он существует, и отменить его за ненадобностью еще никому не удавалось, хотя сделать это пытались многие.

Ковалев повернулся к Бруснецову.

— А как ты полагаешь, старпом?

— Я, товарищ командир, за супостатов думать не приучен.