Ветры низких широт

Глаза у Ловцова неожиданно высохли и стали блестящими и немного злыми, как будто он хотел сказать Суханову: «Вам вольно рассуждать, у вас есть мать, и отец небось есть, а у меня она была одна, и вы первый мне сказали об этом». «Да я же все понимаю, — думал Суханов. — Я все понимаю».

— Что же раньше-то дед меня не известил?! Ведь я мог бы успеть, а? Ведь успел бы я, товарищ лейтенант?..

— Ты и теперь успеешь, — сказал святую неправду Суханов и удивился тому, как она легко далась ему. — Если тебя передать на танкер и если танкер направится в ближайший дружественный порт, тем более что на борту будет наш больной. — Суханов неожиданно сам поверил в то, что говорил, и чем он дальше говорил, тем больше правды появлялось в его словах. — А оттуда самолетом. Нет, право, Ловцов, можно успеть.

— Кто же меня отпустит?

— Я сейчас же пойду к командиру. Не может он не отпустить. Ведь у него тоже мать есть. А мужик он справедливый. Суровый, но справедливый.

Ловцов, казалось, тоже вслед за Сухановым поверил в его слова.

— А как же вы тут без меня останетесь?

— Если потребуется, я вместо тебя за «пианино» сяду. Главное, чтоб ребята... — Он споткнулся на слове и замолчал. «О чем это я? Господи, какой я все-таки кретин...»

— Моряки вам уже стали доверять. — Ловцов пошевелил бровями, пытаясь стряхнуть застрявшую в них капельку пота. — После последней стрельбы, — добавил он для большей убедительности.

«Значит, до стрельбы еще не верили. Ну и ладно, — подумал Суханов. — Ну и пусть. А я вот сейчас пойду к командиру и буду настаивать, чтобы тебя отпустили, потому что мы все — ты, я, мичман, моряки — виноваты перед нашими матерями».

4

Суханов не сразу собрался с духом, чтобы идти к командиру. Это ведь только сказать просто — пойду к командиру, тем более что пойти — это еще не значит дойти. К тому же и путей этих было два. Первый — самый короткий и надежный — подняться к Сокольникову и с ним в два счета обговорить план, который уже созрел в голове у Суханова. Но идти к Сокольникову Суханов не мог. Не мог — и баста. Второй путь был длиннее и тернистее. Сперва надлежало постучаться к командиру дивизиона старшему лейтенанту Дегтяреву, потом к командиру боевой части капитану третьего ранга Плотникову, — словом, к Шерочке и Машерочке, — в случае их согласия можно было отправляться и к старпому, у которого, в свою очередь, требовалось испросить разрешения обратиться к командиру корабля. Путь этот на ходовой мостик был тернист, многие спотыкались и не доходили, поэтому лейтенанты без нужды этим путем не хаживали.

Шерочка с Машерочкой особых препон чинить не стали, хотя и посчитали затею Суханова с отправкой Ловцова на похороны чистейшей химерой: «Помилуйте, где тебе Россия и где тебе «Гангут», тут и без карты дураку яснее ясного, если пораскинуть мозгами... Ах да, танкер, конечно же, танкер, но ведь это ужасно тихоходная посудина, правда, на нем собираются переправить в базу больного...»

— Добро, — сказал Дегтярев, а за ним и Плотников. — Пусть старпом решает, у него власти побольше. Только как ты сам-то, голубчик, думаешь обходиться без одного из лучших акустиков?

Суханов не растерялся, заранее предугадав этот вопрос, и попытался ответить достойно, хотя достоинство это было еще маленьким:

— На боевой службе все стали лучшими...

Дегтярев иронически усмехнулся, Плотников же остался невозмутим.

— Для замполита это, может, и сойдет, а нам лапшу на уши не вешай. Лучшие появятся, если вступим в контакт, но уж коли ты настаиваешь, то и намыливайся к старпому. Может, он тебе скажет чего-нибудь и поумнее.

Переходя из каюты в каюту, Суханов чувствовал, что решимости и энтузиазма у него становится все меньше и меньше, и если бы речь шла о нем самом, Суханове, то oн тут же завернул бы к себе в каюту, поставив на этом предприятии крест. Но он просил не за себя, а за подчиненного, ко всему прочему, он уже дал этому подчиненному слово, что своего добьется.

Старпома Суханов побаивался, впрочем, все молодые лейтенанты на больших кораблях побаивались старпомов, которые жучили их не столько за содеянное, сколько впрок. От командира боевой части Суханов выходил довольно-таки бодро, надеясь на успех, к каюте же старпома подходил, сильно сомневаясь в успехе своих хлопот.

Бруснецов сидел за столом, направив на себя вентилятор, который был запущен на всю катушку, просматривал рапортички, в которых командиры боевых частей и начальники служб и команд излагали свои нужды по случаю планово-предупредительного ремонта, и только что не хватался за голову: если бы нашлись возможности удовлетворить все эти нужды, то «Гангуту» пришлось бы на стоянке встретить Новый год. «Спятили, — думал Бруснецов, решительно корректируя эти нужды своим красным старпомовским карандашом. — Нет, право, спятили!»

Суханова он встретил неприветливо, буркнув:

— Ну что у вас?