Ветры низких широт

Суханов постарался быть кратким, отлично понимая, что если он начнет вдаваться в детали, то Бруснецов просто не дослушает его, а не дослушав, не поймет и мотивов, которые толкнули Суханова на хождение по каютам своих ближайших начальников. Он уже начал было говорить почти лапидарно, но Бруснецов все равно перебил его.

— Жаль, — сказал он. — Ловцова жаль. Прекрасный моряк. Но чем мы ему можем помочь?

Суханов, как и в каютах комдива и командира боевой части, начал излагать свой план с танкером, которому, по всей видимости, в любом случае предстоял заход в ближайший порт для пополнения запасов воды, а возможно, и провианта.

— Вы полагаете, что Ловцов может успеть на похороны? — в раздумье спросил Бруснецов.

— Сейчас у нас в России зима. Стоят морозы, ну и все прочее...

Суханов не стал распространяться, что он имел в виду под словами «ну и все прочее», но Бруснецов понял его: там, в далекой Коростыни, могли и повременить с похоронами.

— Допускаю, — сказал он. — Но вы отдаете себе отчет в том, что у вас на одного акустика станет меньше? Притом что этому акустику цены нет.

— Отдаю.

— И вы не забыли о том, что ваша судьба висела на волоске?

— Такое, товарищ капитан третьего ранга, не забывается всю жизнь.

— А вы знаете, что от того, как сложится поход, теперь зависит не только ваша, но и судьба всего экипажа? Смею вас заверить, что она теперь у всех у нас повисла на волоске.

— Догадываюсь, товарищ капитан третьего ранга, и тем не менее настаиваю на своей просьбе.

— Мне нравится ваша настойчивость, поэтому и разрешаю вам обратиться к командиру корабля. Но учтите: если группа акустиков не справится со своей задачей, никакие оправдания в расчет приниматься не будут. Вы хорошо меня поняли, Суханов?

Этим вопросом Бруснецов как бы рассеял последние сомнения Суханова, и он сказал, стараясь придать голосу решимость:

— Так точно.

— Обращайтесь к командиру.

Получив благословение старпома, идти к командиру было уже легче, хотя трап на ходовой мостик, не в пример другим корабельным трапам, был крут и высок. Это был, пожалуй, единственный трап, по которому ходили пешком, а не бегали, как по другим. Суханов взялся за медные поручни, отдраенные матросами так, что казалось, будто они раскалились, и неожиданно его кто-то придержал за локоть. Не отпуская рук от поручней, Суханов обернулся: Ветошкин, видимо, гонялся по всему кораблю за ним и был явно взволнован.

— У нас что-то случилось, товарищ лейтенант? На юте матросы говорят, будто...

— Случилось, мичман. Матросы на этот раз говорят правду. К сожалению, мичман.

— И вы хотите, говорят на юте, чтобы Ловцова отпустили на родину?

— Мичман, а ваши моряки на юте понимают, что такое мать?

— Почему ж не понимают? — обиделся Ветошкин. — Я, например, сам отец. Могу скоро и дедом стать.

— Мичман, да ведь это же мать! И отца у Ловцова нет. И братьев с сестрами. Один дед остался. Он так в телеграмме и подписался: «дед».

— Это я понимаю, Юрий Сергеевич, но ведь Ловцов — акустик божьей милостью.

— Мичман, не надо красивых слов о чувстве товарищеского локтя. Давайте просто сядем за «пианино» и подменим товарища, если ему плохо. А Ловцову сейчас плохо, мичман. Может, я не прав, мичман?

— А ведь ваши слова, товарищ лейтенант, тоже красивенькие. Только Ловцову без товарищей будет еще плоше.

Суханов не отдавал себе отчета в том, что с ним происходило, но чувствовал, что в этот момент словно бы натянулась в нем струна и зазвенела, как бы ожидая ответного звона.

— Мичман, позвольте мне поступать, сообразуясь с собственными представлениями о совести и долге.

Ветошкин, казалось, не понял, о чем сказал Суханов.

— Позвольте, я сам поговорю с Ловцовым, — сказал он, глядя себе под ноги.

Суханов опять было занес ногу на трап и остановился.

— Да о чем же? — удивился он.

— А... — сказал неопределенно Ветошкин. — Обо всем.

На том они и расстались, и Ветошкин подумал: «Непоседлив и легкомыслен. Того и гляди, наломает дров. Ох, наломает. Потом долго будем чесать себе потылицу». Ветошкин имел в виду не потылицу, а нечто пониже поясницы, но это уже не имело никакого значения, потому что значение состояло только в том, что Ветошкин, кажется, впервые не понял Суханова, а Суханов не захотел понять Ветошкина, и каждый из них остался недоволен другим, считая себя правым, хотя правда лежала где-то между ними и даже немного в стороне.

Неожиданно для себя Суханов заколебался: «А надо ли городить огород? Может, и танкер вовремя не подойдет, может, и рейсового самолета подходящего не окажется, выходит, и Ловцов никуда не поспеет? А если все-таки танкер придет вовремя, а если случится подходящий рейс и Ловцов при благоприятном стечении обстоятельств успеет на похороны, а мы его не отпустим — тогда что? Да при чем все эти «может» и «если», когда у человека умерла мать?»

Суханов в нарушение всех неписаных правил — впрочем, он был всего лишь лейтенант, не проходивший в этом звании и года, — взбежал по трапу на мостик, прошлепав тропическими башмаками по трапу.