Ветры низких широт

Из кабины Ловцов вышел вконец расстроенный, машинально сбил бескозырку на затылок, не обратив внимания, что к нему уже начал присматриваться патруль, сунул руки в карманы и негромко засвистел: «Ильмень-озеро глубоко, чайка вьется над волной. А не тебе б, моя хорошая, смеяться надо мной». Свист, кажется, окончательно вывел из себя старшего патруля, и он решил: «Этого надо брать».

— Что у вас на голове? — кротко спросил он Ловцова.

— Коровье седло, с вашего позволения.

— Прекрасно, — устало и холодно сказал старший патруля. — А позвольте полюбопытствовать, что у вас на ногах?

— А вы разве не видите?

— Я все вижу, — не меняя тона, заметил старший патруля, которому для ровного счета не хватало еще трех задержанных.

Ловцов наконец сообразил, что зарвался, и сказал поспешно:

— Хорошо, я сейчас вам все объясню.

— Нет, — возразил старший патруля. — Мне объяснять вы уже ничего не будете, а популярно все расскажете помощнику коменданта.

* * *

Бруснецов к этому времени принял суточный развод наряда, обошел верхнюю палубу и, встретив на полубаке мичмана Ветошкина, к которому мирволил с тех самых времен, когда Ветошкин был у него старшиной команды, спросил почти по-приятельски:

— Как служба, старина?

— Да что служба, — нехотя ответил Ветошкин, невольно вытянув руки по швам. — Нас толкнули, мы упали. Нас подняли, мы пошли.

Бруснецов поморщился и глянул на Ветошкина укоризненно:

— А ведь хорошим ты мне дядькой Савельичем был.

— Так и с вами служилось в удовольствие.

— А теперь что? Сам постарел или лейтенанты не те пошли?

Ветошкин неопределенно вздохнул.

— Понятно, — промолвил Бруснецов. — Суханов, конечно, фрукт, им и командир недоволен. Но где прикажешь взять другого? Или ты думаешь, что другой придет лучше? Ошибаешься, старина. Так, спрашивается, какой же выход?

— Я выходов не ищу, — сказал Ветошкин. — Я служу.

— Плохо мы с тобой служим, если одного лейтенанта не можем научить уму-разуму.

— Научить можно того, кто хочет учиться, — возразил Ветошкин.

Бруснецов тихо присвистнул и оглядел Ветошкина с любопытством, как бы стараясь понять, не обида ли заговорила в нем, и вдруг подумал, что мичман на самом деле на что-то обиделся.

— Мы, старина, лейтенантов не выбираем. Каких пришлют, с такими и служить будем, — сказал он миролюбиво, — традиции флотские править. А традиции — это мы с тобой, тот же Суханов. Так что оставь свои обиды. Да и не Суханову ты служишь, а флоту. Суханов — малая пылинка в нашем большом деле. Помочь ему надо. Понял, старина?

— Так точно, товарищ капитан третьего ранга, помочь Суханову. — Ветошкин усмехнулся. — Только помочь-то можно флотскому человеку, который, может, чего и не знает, чего-то и не понимает, но море любит. А если он любит море с берега, а корабль на картинке, то и прямая дорожка ему туда, откуда пришел.

— Пойдем-ка ко мне, старина, — неожиданно предложил Бруснецов. — Чайку погоняем. Может, до чего и договоримся.

* * *

Силаков в это время был уже на корабле и спрашивал едва ли не каждого встречного:

— Вы мичмана Ветошкина не видели? Вы мичмана не видели?

Он и в каюту к нему стучался, и в кубрик к себе забегал, даже в пост спустился — Ветошкин словно бы испарился. Наконец кто-то сказал, будто видел Ветошкина на пирсе в береговой курилке. Силаков бросился к трапу, но там его ловко перехватил вахтенный офицер.

— Голубь, а вы куда — в самоволку?

— Никак нет, я мичмана Ветошкина ищу.

— Так искать его надо не на берегу, а у старпома. Они вместе в надстройку заходили.

Идти к старпому Силаков робел, но иного выхода у него не было, он вобрал голову в плечи и несмело постучал в дверь.

— Кто там царапается? Входите! — грозно сказал Бруснецов, обретя свой обычный старпомовский тон.

Совсем оробев (или только сделав вид, будто перетрусил), Силаков вошел в каюту и, увидев там своего мичмана, заулыбался, поманил его заговорщицки пальцем. Этот жест сбил с толку Бруснецова, и он, не меняя голоса, спросил:

— Вы что же, пришли одаривать нас своей улыбкой?

— Никак нет, я мичмана своего искал, Ветошкина.

— Так, может, его следовало подождать в коридоре?

Положение получалось глупейшее: сказать прямо — значит, по мысли Силакова, выдать Ловцова, соврать — значит получить от старпома фитиль по полной норме, и Силаков опять заулыбался:

— У меня разговор конфиденциальный. Можно я ему на ушко шепну?

Бруснецов забыл, что он старпом, и захохотал.

— Ну и матросы у тебя, мичман. Не матросы, а сказка.

Ветошкин надулся и, покраснев, сердито сказал:

— Что там приключилось?

Силаков оглянулся на Бруснецова и сказал торопливым шепотком:

— Ловцова в комендатуру замели. Выручать надо.

— Так поискали бы кого поблизости из офицеров-гангутцев.

— Суханова нашли, а он с девушкой шел. Велел, чтобы я за вами бежал.

Бруснецов переглянулся с Ветошкиным, и недоумение одного — Бруснецова — отразилось в другом — в Ветошкине, — как в зеркале.

— Добро, — сказал Бруснецов Силакову. — Скажите вахтенному офицеру, что я разрешил вам продлить увольнение до контрольного часа.

Глава четвертая

1