Ветры низких широт

На «Гангуте» числились всего две шестерки, а две — это всего лишь две, тут уж, как говорится, не до жиру, быть бы живу, впрочем, на эскадре кроме «Гангута» были еще и «Полтава», и «Азов», и еще кое-кто; если бы у них занять эти самые ялы, правда, с разрешения командования, тогда что ж... Праздник мог бы получиться вполне приличный. А то сколько можно канат тягать туда-сюда!

Ковалев сперва поморщился, выслушав старпома, — надо идти к командиру бригады, потом к командиру эскадры, мороки не оберешься, — но и он после недолгого раздумья согласился, сходил куда надо, кому надо доложил, и после обеда «Гангут» вышел на внутренний рейд, и под его выстрел стали восемь шестерок со всем припасом и рангоутом. В тот же день были утверждены команды шлюпок, и вечером внутренний рейд огласили молодцевато-унылые команды:

— Два-а — раз, два-а — раз... Навались!

А тем временем «Гангут» чистился, подкрашивался, мылся, принимая достойный праздничный вид, хотя все то же самое он проделал неделю назад, но тогда это было приказание сверху, за которым следовал смотр. Та работа в своем роде была лишена радостного азарта, что ли, теперь же ожидали не смотр, после которого можно было схлопотать большой флотский фитиль, а гостей, в том числе редких — девиц из заводской самодеятельности, и моряки старались один перед другим, не желая ударить лицом в грязь.

День рождения корабля — нечто совсем особенное, выходящее из общего ряда. Скажем, День Военно-Морского Флота — это праздник для всех, гуляй — не хочу, а день подъема военно-морского флага — собственно, это и есть день рождения — принадлежал только «Гангуту», только «Полтаве» или только «Азову», и никому больше другому: «Гангут» гуляет, а все прочие — извините подвиньтесь.

Командование расщедрилось и прислало с утра на «Гангут» оркестр — своего у «Гангута» не было. Трубачи устроились на вертолетной площадке, куда подвели микрофоны, ухнули барабаны, звякнули тарелки, и над рейдом от корабля к кораблю поплыл старинный марш «Морской король». Но еще до этого, в восемь утра, на «Гангуте» был большой сбор, на который моряки вышли в форменках и белых брюках, а офицеры и мичмана по этому поводу достали из шкафов белые тужурки, и вахтенный офицер, после того как Ковалев, легонько придерживая левой рукой кортик, а правую держа у виска, обошел строй сперва по правому борту, а потом и по левому, церемонно подал руку Бруснецову, с которым уже сегодня виделся и обо всем договорился, и занял свое место среди старших офицеров, вибрирующим от волнения голосом подал команду:

— На флаг, гюйс, флаги расцвечивания — смирно!

С этой-то самой минуты праздник на «Гангуте» и принял свое подобающее положение, а духовой оркестр только раздвинул его границы, как бы пригласив в свидетели и другие корабли, стоявшие у пирсов и на внутреннем рейде. Тотчас же начали съезжаться гости, которых у парадного трапа встречали дежурный и вахтенный офицеры, а если гость представлял собой высокое начальство, то на ют спускались старпом с замполитом, а в редких случаях и сам командир. Ритуал не был изобретением «Гангута», он складывался веками, и гангутцам теперь следовало в точности исполнять его предписания: такому-то встречать такого-то, такому-то стоять там-то. Все было выверено предельно, как в часовом механизме, и никакой самодеятельности не допускалось.

Ближе к десяти прибыли городские власти, несмотря на ожидающуюся жару — все в фетровых шляпах, чтобы было к чему приложить руку, приветствуя флаг. Как только они поднялись на борт и командир с замполитом и старпомом представились им, шляпы были тотчас же сняты, и рассыльный, сложив их одна в одну, как стаканы, отнес на вешалку в кают-компанию: почетных гостей после соревнований следовало накормить флотским обедом.

Шлюпочные гонки — а, собственно, с них и хотели начать праздник — должны были начаться ровно в десять часов, но с берега поступил семафор, что на борт прибудет командующий, и все на «Гангуте» пришло в приятное волнение. Даже городские власти словно бы подобрались, хотя для них-то командующий был, по сути дела, своим человеком, с которым они за неделю встречались по нескольку раз: город обеспечивал корабли, корабли помогали городу, но одно дело встречаться в тиши кабинетов, и совсем другое — ожидать его на корабле.

Едва из штаба сообщили, что машина командующего отошла от подъезда, Ковалев тотчас же приказал играть большой сбор. Шлюпочные команды, которые уже сидели на своих местах, тоже были подняты на борт. Ковалев снова обошел строй, придирчиво оглядывая каждого моряка и каждого офицера с мичманом. Белые ремни моряков и белые перчатки офицеров и мичманов прочерчивали почти прямые линии, но чей-то вид Ковалеву все-таки не понравился, и он, не оборачиваясь, тихо сказал старпому:

— Убрать...

И моряк тут же был отослан в низы швабрить коридор в кают-компанию, который и без того был не то что прибран, а прямо-таки вылизан до лакового блеска.