Ветры низких широт

«Гангут» сошел с волны и сразу повалился на борт,зачерпнув звенящей воды, которая грохнулась о надстройку, выплеснулась на сигнальный мостик и достала брызгами до ходовой рубки. Все вокруг опять стало зыбким и непрочным. Первыми качку ощутили, вопреки логике вещей, не сигнальщики, которые невольно вцепились в поручни, чтобы удержаться на ногах, а те, кто находился в преисподней, в том числе и акустики. Там, наверху, гудел ветер, подвывая в фалах, потоки воздуха, пропитанного теплой влагой, казалось, омывали лица. Тут же, на киле, вентиляция опять заработала с перебоями, стало душно, жарко, и Суханов почувствовал, как по спине, с позвонка на позвонок, побежал липкий ручеек. Он промокнул лицо носовым платком, и платок тотчас же стал мокрым и тоже липким. Его опять стало подташнивать.

Ветошкин передал наушники Ловцову, усадил его на свое место, подошел к Суханову, балансируя по палубе, шепнул ему на ухо:

— Юрий Сергеевич, поднимитесь к себе в каюту, пока глухо. Только не залеживайтесь. Иначе совсем станет худо.

— Отставить, мичман, — так же тихо отозвался Суханов.

— Дело советую.

Суханов обозлился, процедил сквозь зубы:

— Идите, мичман, на свое место.

Ветошкин поскреб большим пальцем у себя за ухом, как бы тем самым говоря, что он хотел только хорошего, а если кое-кто не понял его душевного порыва, то он, в общем-то, и не в обиде, хотя... И потеснил Ловцова за «пианино». Самого Ветошкина никогда не укачивало, и он не понимал, что это такое — укачиваться, но раз уж других укачивало, то с этим приходилось считаться и даже сочувствовать, дескать, ах какая жалость, какая досада. Но в душе-то он полагал, что это самая настоящая блажь, и если ей не поддаваться, то ничего и не будет. Он умел сострадать, как это умеет делать только здоровый человек, у которого никогда ничего не болело, холодным разумом понимая, что другим может быть и плохо.

В эти минуты Суханову не было дела до этих тонкостей. Он знал, что никакие дружеские советы или даже участие не могут помочь ему: больной редко сострадает другим, он увлечен своими болезнями. Суханов все ждал, когда же наконец подкатится к горлу этот проклятый жирный комок, после которого уже трудно станет себя сдерживать. Но комок, слава богу, все не подкатывал, сколько бы ни прислушивался к себе Суханов, пока неожиданно не понял, что, кажется, стал приспосабливаться к качке. Тогда он начал исподволь приглядываться к морякам, сидевшим за «пианино», и только тут заметил, что все они в эти минуты, более чем когда-либо, были разные, каждый, что ли, сидел по-своему. Качка как бы разделила их и обособила. Ловцов сидел спокойно, почти не обращая внимания на то, что творилось вокруг, и потихоньку покручивал настройку. Временами по его лицу легкой тенью начинала блуждать улыбка, видимо, он что-то слышал, но это услышанное им не имело отношения к делу, и поэтому помалкивал. «А что он может слышать, если тут даже рыба не ходит косяками? — подумал Суханов. — А вдруг Ловцов опять подключился к бую? Ну, знаете ли... Впрочем, буй-то мы же сдали... Тогда что же он услышал?» Видимо, проще всего было спросить об этом самого Ловцова. Суханов так и поступил бы, но тут его внимание привлек Рогов, и впервые за эти дни он понял, что не ему одному было плохо. Рогов сидел зеленый, постоянно сглатывая подступающий к горлу комок, и обострившийся его кадык ходил как насос.

Суханов еще только подумывал подняться из-за столика, а уже почувствовал такую вялость в ногах, что невольно схватился за переборку, виновато улыбнулся, решив, что за ним наблюдают, но никто даже не обратил на него внимания — каждый был занят собою, — улучил момент, когда палуба стала немного остойчивей и не убегала из-под ног, и спотыкающимися шажками подошел к Рогову, сам снял с него наушники.

— Поднимитесь внутренним трапом на надстройку, Рогов... Глотните воздуха. Слышите меня, Рогов?

— Так точно, — сказал Рогов, машинально поднялся и, скользя по палубе, упал в объятия Суханова.

Ветошкин с неудовольствием подумал: «Понятно, битый небитого везет».

— Не распускайтесь, Рогов, — грубовато сказал Суханов, сам чувствуя, что опять слабеют ноги. — Ступайте тверже, Рогов.

— Так точно, — с трудом промолвил Рогов.

«Тоже мне — годок, — подумал Ветошкин. — Да разве это шторм. Дерьмо это, а не шторм!»

Суханов сел на место Рогова, приладил к голове наушники, взялся за настройку, только теперь поняв, чему улыбался Ловцов: неподалеку от «Гангута», а может, сопровождая его, резвилось стадо дельфинов, посвистывая и хрюкая, видимо, они пришли в места скопления рыбьих косяков. Суханов повернулся к Ловцову, легонько толкнул его локтем, спросив одними губами:

— Дельфины?

Ловцов кивнул, и по его губам Суханов понял: «Давно».

— А больше никого?

— У самой кромки будто одно время что-то замаячило. Сколько ни пытался потом поймать хотя бы еще разок, ничего не получилось. Жалко, что командир не поднимает вертолет.

— Так, видимо, надо... К тому же шторм.