Вихрь

Я хотел было объяснить ему положение, но не мог подобрать нужных слов, не мог привести ни одного аргумента. Я стоял перед ним как истукан и не шевелился.

— Во всяком случае, съездите в область, — сказал старик. — Можете мне поверить — я хочу вам добра.

— Да, я, конечно, поеду.

— Но сделайте это как можно скорее. Ведь до тех пор, пока мы не получим указания, мы будем брать налог согласно новому распоряжению.

— Поговорите в области с товарищами.

— Исключения мы ни для кого не делаем.

— Я вас понимаю.

— А до тех пор мы ничего поделать не можем. — Старик даже не взглянул на меня.

Пшеница на полях была давно сжата, среди стерни лишь кое-где виднелись полувысохшие цветы, как бывает в самом конце лета. Местами поле перепахивали на лошадях. Вскоре на высохшую землю упали первые крупные капли дождя, прибившие на тропинках мягкую пыль.

Погода стояла тихая, безветренная. Вокруг приземистого здания ветряной мельницы, крылья которой сейчас застыли в неподвижности, росли тополя, старые, развесистые.

В голову пришла мысль: как хорошо было бы сейчас съесть свежую пышку, не такую, какими после войны торговали в лавочке на перекрестке улиц, а настоящую, домашнюю, какие на хуторе в свое время пекла мне бабушка, когда хотела побаловать гостящего у нее любимого внука. Сверху румяная пышка посыпалась сахарным песком. И вся она хрустела на зубах.

— К вечеру жду ветра, — проговорил мельник, стоя у открытых дверей, словно он обращался не ко мне, а к самой мельнице, которая возвышалась за его спиной.

Опершись одним плечом о косяк двери, он достал из жестяной коробки табаку и, основательно послюнив бумагу, начал скручивать цигарку. Закурил. Еще не выпуская изо рта первого клуба дыма, пальцем сдвинул на затылок фуражку.

— От этого ведь толку мало. — Мельник кивнул на легкий порыв ветра. — Этот и дождя-то не принесет стоящего, а другой раз дует два-три дня подряд. Но к утру, а может и ночью, будет настоящий ветер.

Я посмотрел в ту сторону, куда показал мельник, но ничего, кроме кромки неба на горизонте да холодных, подсвеченных солнечными лучами облаков, не заметил. Так мы простояли с полчаса.

— Разберут ее? — неожиданно спросил мельник, а про себя подумал: «Как попал сюда этот человек? Чего он хочет?» Он смущенно засмеялся, отчего пропитанные мучной пылью усы поползли вверх, обнажив ряд желтых зубов.

— Я ведь просто так спросил. Человек любопытен от природы, вы это сами знаете. Людям жить надо, и они идут на мельницу, чтобы смолоть мучицы. Особенно в сентябре.

— О чем вы это, дядюшка? Что разберут? Кто разберет?

— Вот я и говорю, товарищ редактор. Вы вот, как пишущий человек, ездите туда-сюда по области, слушаете, что люди говорят: тут — одно, там — другое. Поэтому вы и знаете больше, чем такие, как я. — Мельник глубоко затянулся. — Все люди хотят жить. Я человек бывалый, опытный, у меня в жизни всякое случалось — и плохое, и хорошее. И я кое в чем разбираюсь. И я вам скажу, что люди жить хотят. Можете мне поверить, товарищ редактор!

— А разве не важно то, как они хотят жить?

— Я этого не говорил, что не важно. Как же такое сказать можно?

— Тогда почему же вы боитесь?..

Мельник снова беззвучно рассмеялся. Он затоптал ногой окурок и ничего не ответил.

— Почему же вы так боитесь, — начал я наступать на него, — что разберут эту старую-престарую мельницу?

— Я не потому спросил, товарищ редактор, а так, из любопытства. У меня сейчас есть кое-какая работа: кто свежую пшеничку несет смолоть, кто овса, у кого что в доме есть. Два-три дня в неделю мог бы работать денно и нощно, лишь бы только ветерок дул. А народ, как увидит, что мельница крыльями машет, так и несет что-нибудь смолоть.

— И вы хотите до конца дней своих работать среди вот этих прогнивших стен? Хотите изо дня в день следить за тем, будет ветер или нет, пока вас не унесут отсюда на кладбище? — Перепрыгнув через канаву с водой, я рукой провел по кирпичному фундаменту мельницы. — Вот посмотрите, разве это кирпич, сам так и крошится. Не сегодня-завтра все это сооружение завалится!

— Товарищ редактор! — Мельник поднял вверх согнутый указательный палец. — Я не затем говорю с вами, чтобы рассердить вас, но и вы не забегайте поперек повозки! Вы мне можете поверить, я зазря не скажу, ко мне сюда приезжают большие люди…

— Кто такие?

— Я всегда помалкивал, а сейчас скажу. Приезжают они всегда по ночам, так, чтобы об этом ни одна душа не знала. Из Пусты, с Татарюлеша. Сначала привозили зерна понемногу, а постепенно дело и до повозок дошло, да еще не на одной приезжают. Останавливаются как раз на том самом месте, где только что вы стояли. Лошадкам овса дадут. И сами потихоньку разговаривают о чем-то, но мне их не понять. Потом, смотришь, моя мельница крыльями замахала. Смелют что им нужно — и тикать. А я и рта не могу раскрыть.

«Видать, мельник рехнулся», — подумал я.

— Таким людям ваша мельница, разумеется, нужна, — согласился я. — А народу?

— Она до сих пор честно служила и еще нашим внукам служить будет.