Вихрь

Как-то, когда меня не было, во двор дома, где я жил, зашел незнакомец и спросил, где живет служащий сельскохозяйственного отдела (а тот жил по соседству).

Все двери и окна в доме были распахнуты настежь, а девочка играла сделанными мной игрушками в коридоре. Вдруг она со слезами на глазах прибежала к матери и спросила!

— А почему нашего дядю хотят убить?

— Кто хочет убить нашего дядю? — в недоумении спросила мать.

— Я сама слышала, как об этом говорили чужие дяди. Они были такие злые!

Мать девочки сразу же побежала в комендатуру и сообщила об этом случае.

А когда вскоре после того я зашел к товарищу Корневу, тот рассказал мне, что бандиты собираются расправиться со мной, и предложил опередить их действия и арестовать.

Взяв с собой красноармейцев, мы окружили дом, в котором находились бандиты. Именно в этом доме и жил сотрудник сельхозотдела.

Подойдя к двери, Корнев постучал.

— Руки вверх! — приказал он, входя в дом. — Вы окружены…

— Послушайте, товарищ, вы ответите за такое самоуправство… — начал было протестовать хозяин дома. Его же «гость» оказался более решительным. Он выпрыгнул в окно, но под окном стоял я, так что он попал мне прямо в руки. Я обезоружил бандита, хотя тот пытался сопротивляться. Через минуту на руках у него защелкнулись наручники.

«Ну что ж, для начала неплохо», — подумал я.

Так началась моя борьба с бандитами.

Золтан Фабиан СОВЕСТЬЮ НЕ ТОРГУЮТ

Глава первая

Комната налогового отдела была пыльная и неуютная. Низкий барьер из рейки разделял большую комнату на две части: в одной половине стояли столы, секретеры и шкафы с бумагами, а в другой вдоль стены — несколько когда-то крашенных в коричневый цвет скамеек, отполированных до блеска задами многочисленных посетителей. Пол перед барьером вытоптали до углублений, он темный от грязи, и лишь местами на нем виднелись желтоватые пятна — таким он был когда-то.

Один из посетителей временами бросал взгляд то на грязный пол, то на забрызганный чернилами барьерчик, то на старомодную чернильницу-непроливайку, а сам все время растерянно повторял, что он ничего не понимает, абсолютно ничего.

Старик, служащий отдела, терпеливо объяснял посетителю, что на этот счет поступило строгое указание. Наконец ему надоело объяснять, и он шаркающими шагами отошел к кособокой конторке, стоявшей между двумя окнами, взял в руки какую-то налоговую книгу, начал листать ее.

Это была книга огромных размеров, похожая на средневековый молитвенник в металлическом переплете, который до алтаря несут двое детей-послушников. Толстые страницы книги, когда их перелистывал служащий, бросали дрожащие блики на его желтое морщинистое лицо, лицо человека, у которого давным-давно болит печень.

На столе над конторкою — портрет Ракоши в узкой коричневой рамке. Справа и слева от портрета — лозунги, составленные из букв, вырезанных из красного картона. Однако, поскольку в простенке между окнами было довольно мрачно, а свет из окон бил посетителям прямо в лицо, прочесть эти лозунги было не так-то просто.

До осени 1949 года твоя жизнь, Элек Варью, шла довольно гладко. В городе ты был видной фигурой, состоял членом Коммунистической партии, а после объединения ее работал в национальной газете Венгерской партии трудящихся.

Писал статьи, выступал с докладами, короче говоря, делал все, что требовалось. У тебя было имя. Люди тебя побаивались. В области уже поговаривали о том, что в конце года, когда начнется второй этап национализации частных предприятий, тебя, по-видимому, назначат куда-нибудь директором, на небольшое, но хорошее предприятие.

— Итак, старый Бойти превратился в кулака, — проговорил старик служащий в шутливом тоне, словно этим хотел в какой-то мере смягчить серьезность положения.

— Но почему, товарищ, почему? Объясните мне! — упрямо спрашивал я, судорожно вцепившись руками в барьерчик.

— Пришло распоряжение, и очень строгое.

— Я ничего не понимаю.

— Таково распоряжение.

— Я никогда в жизни не был эксплуататором, никогда!

— Я это очень хорошо знаю, товарищ Варью. Я с давних пор знаю Михая Бойти, как и вас. Двадцать лет он исправно платил мне налоги. Этим летом как раз исполнилось двадцать лет, как я переехал в этот город. Срок не маленький, не так ли?

— Тогда почему же вы сейчас так с ним поступаете?

— Это не я поступаю, а распоряжение. Распоряжение, которое исходит сверху. А что это такое, вы знаете не хуже меня. — И, повернувшись вполоборота, добавил: — Не так ли?

— Это ошибочное распоряжение.