Вихрь

— Но ведь из-за того, что он потерял ногу в Испании, он и получил земельный участок. И из-за газа, который немецкие фашисты пустили на итальянцев. Ветер неожиданно подул не в ту сторону. И вот… Почти все его товарищи в окопах тогда погибли.

— От кого он получил землю? Скажи, от кого?! — закричал муж. Таким я его еще никогда не видела. Меня охватил страх.

— Землю он получил от хортистов! — продолжал он кричать, — Вот от кого!

— Здесь отец ни при чем. Ему полагалась земля: он остался без ноги, с обожженными газами легкими. Чем он мог еще заняться?

— Обо всем этом в области не знают.

— Вот ты им и расскажешь, чтобы они знали.

— Это их не заинтересует.

— Заинтересует, затем они на своих постах и сидят. Тогда я была молода и красива и знала об этом.

Я встала с дивана, где сидела на краешке, подошла к мужу и посмотрела ему прямо в глаза, но так посмотрела, что он моментально побледнел, а нижняя губа задрожала мелкой дрожью.

— Я хочу ясности и честности! — крикнула я ему в лицо. — Ничего другого я не требую! Только ясности и честности!

Муж даже потерял на какое-то время дар речи. Он долго смотрел на меня своими темными, как у цыгана, глазами, затем медленно поднял руку, чтобы взять мою руку в свою. Я сделала шаг назад, так как знала, что, если он положит свою теплую мягкую ладонь на мою руку, тогда я не выдержу.

Он начал объяснять мне:

— Ты, разумеется, абсолютно права. Да, ты права… — Он мучительно долго подыскивал слова. — То, что ты сказала, все правда. Но…

— Меня не интересуют никакие «но»!

— Но ведь ты знаешь, как бывает на практике, не так ли? Как бывает в нашей повседневной жизни?

— Меня это не интересует.

— Ты же прекрасно знаешь, убедилась в этом не раз: как бы человек ни был прав теоретически, однако бывают обстоятельства, бывает беспощадная, упрямая логика жизни.

Я не дала ему договорить, подошла совсем близко, Чтобы он мог дотронуться до меня, мог обнять, но только после того, как ответит мне.

— Скажи мне прямо, что ты хочешь предпринять?

Он смутился.

— Только… — начал он, испуганно глядя на меня, — только не требуй от меня какой-нибудь глупости, хорошо?

— Я отца в беде не оставлю. Понял? Не оставлю!

— Кто хочет, чтобы ты его оставляла? Я?! — Он приложил дрожащие ладони к вискам. — Неужели ты можешь подумать обо мне плохо? Неужели ты не веришь мне? Уже не веришь?

Теперь я пришла в замешательство. Я сразу даже не нашлась, что ответить ему. Я отодвинулась от мужа, прошлась безо всякой цели по комнате, зачем-то открыла дверцы шкафа. Так прошло несколько минут, и все это время муж смотрел на меня, как верующий смотрит на мадонну. Наконец я села на краешек дивана, посидела немного, а потом сказала ему:

— На кого мне еще полагаться, как не на тебя? Кому верить?

Он тотчас же понял, что ситуация несколько изменилась, начал мне что-то объяснять, и с таким жаром, будто хотел прежде всего убедить самого себя.

— Ты знаешь, что я считаю твоего отца славным, честным человеком. Об этом я сегодня сказал в налоговом отделе. Уж не считаешь ли ты меня неблагодарным? Я не забыл, что не кто-нибудь, а именно твой отец принял меня в свой дом, когда я дезертировал из хортистской армии. Я этого не забыл. Я прекрасно понимаю: если бы не он, то меня бы сейчас и в живых-то не было.

— Замолчи!

— Висел бы на дереве…

— Нет! Нет!

— А на груди у меня болталась бы табличка: «Изменник родины».

Я посмотрела на него с мольбой.

Он подошел, сел рядом и обнял меня. Я прижалась к нему, не мешая целовать мое лицо и шею. Были так приятны внезапно наступившая тишина и мир.

— Как хорошо, что ты есть, — шепнула я ему. — Как хорошо верить тебе.

Я действительно была тогда очень доверчивой и глупой. Теперь я это знаю. Хотя кто знает? Может, он тогда действительно хотел мне добра и откровенно говорил то, что думал.

— Сейчас такая неразбериха. Всеми интересуются: кто такой, откуда, — сказал он мне. — Так что никакие разговоры не только не помогут, а даже помешают. Или, может, ты хочешь, чтобы меня сняли с работы?

— Нет, конечно нет! — испугалась я. — Они этого с тобой не сделают!

— А почему? Не будь ребенком. Ты так говоришь, будто не знаешь, что могут сказать в таком случае: ему, мол, враждебно настроенные родственники дороже интересов партии. Ты этого хочешь?

— Боже мой, как ты можешь такое спрашивать!

— Ну вот видишь! — Он встал и снова заходил по комнате. — Надо быть умнее. Иначе мы только усугубим положение и не только не облегчим положения твоего отца, но сделаем ему еще хуже.

Я явно сдавала свои позиции. Мне хотелось верить всему, что он мне говорил.

— Я ничего не знаю, — пролепетала я. — Я только хотела, чтобы все было по-честному.

— Дорогая ты моя, золотая!

Муж присел передо мной, положил подбородок мне на колени и уставился на меня своими большими доверчивыми, как у верной собаки, глазами. Он начал гладить мне ноги. Постепенно его руки поползли вверх, но этого я ему не разрешила. Меня почему-то мутило.

Он убрал руки и пощекотал меня по шее. Я засмеялась.

— Ой! — Я окунула лицо в его шелковистые черные волосы. — А я уже думала, что ты меня больше не любишь.

— Я тебя?