Викторианки

Отличается высокими устремлениями, горячностью, безрассудностью, ее практичному, приземленному брату непонятными, чуждыми; Айзек ведь тоже «не понял» сестру, когда та сошлась с чужим мужем. Интеллектуального и эмоционального отклика Мэгги в Томе не находит, на этом, собственно, и строится главный конфликт романа – незаурядный человек в заурядных обстоятельствах. В городке Сент-Оггз (списанного с Гейнсборо в Линкольншире), да и в собственной семье, убежденной в «непоколебимости своей хватки и господства над миром», лишенной «следа какой-либо веры, хотя бы отдаленно напоминающей заветы христианства», Мэгги Талливер, подвергается остракизму, ее репутация (как и репутация Мэри-Энн) раз и навсегда скомпрометирована, любимый брат выгоняет ее из дома. Она же, когда на город обрушивается наводнение, пытается с присущими ей самопожертвованием и чувством долга помочь Тому спастись с мельницы. Финал, как это часто бывает у Элиот драматичен и плохо согласуется с правдой жизни, на которой она настаивает. Разделенные биологическим детерминизмом (Том – в мать, Мэгги – в отца), брат с сестрой примиряются, однако оба погибают в водах разбушевавшегося Флосса. Могучая река – вспомним Миссисипи у Марка Твена или Дон у Шолохова – метафора неудержимого потока человеческого существования, символ, по Спенсеру, детерминированного течения истории и судеб людей. И в то же время – живое существо, прихотливое, неуправляемое; Флосс живо «реагирует» на отношения брата и сестры.

Драматический конфликт героини с ее семьей, отказ решительной и «строптивой» Мэгги следовать устоявшимся нормам и правилам разворачивается на фоне описания «нравов обыденной жизни», среды, которая – позитивист Джордж Элиот убеждена – определяет поступки героев, даже такой яркой, сильной и самобытной личности, как Мэгги Талливер. В борьбе со средой, со своим окружением человек в конечном счете обречен на поражение – human predicament[61], – ибо вырваться из своей среды он не может, в своей судьбе не волен, лишен возможности осуществить свободный выбор, становится жертвой «силы обстоятельств». По грустной иронии событий, он обязательно остановится, как Мэгги, на полпути между долгом перед близкими и желанием сделать по-своему, себя не уронить. Не потому ли такой человек заслуживает если не сочувствия, то уж, во всяком случае, понимания – даже если своими действиями, манерами, речью не вызывает ничего, кроме смеха; незлобивый, добродушный смех – это ведь тоже, по существу, признак понимания и даже сочувствия – вспомним Джерома или Вудхауса.

Именно такой смех в «Мельнице на Флоссе» вызывает препотешная, прижимистая и мнительная миссис Пуллет, она вечно жалуется на здоровье, ибо слабое здоровье в ее представлении признак родовитости и богатства. Примерив шляпку, она, помолчав и нахмурившись, скажет: «Ах, кто знает, быть может, мне не суждено надеть ее во второй раз». Смешон и ее кроткий супруг, что не расстается со своей музыкальной шкатулкой и из любви к миссис Пуллет коллекционирует пустые флаконы от ее пилюль. Или ее подруга миссис Глегг; этот диктатор в юбке, как и миссис Пуллет, не бывает довольна своим мужем ни при каких обстоятельствах. «Есть мужья в этом мире, – рассуждает в присутствии мистера Глегга его благоверная, – которые хорошенько подумают, прежде чем становиться на сторону всякого, кто порицает его законную супругу. Быть может, впрочем, я не права, и вы, мой друг, преподадите мне урок хорошего тона. Но лично мне всегда казалось, что долг мужа – вступаться за свою жену, а не радоваться и умиляться, когда над ней смеются».

В первой главе последней книги романа Джордж Элиот переводит разговор о Пуллетах и Глеггах на серьезный лад:

«Их моральные принципы, которых они так цепко придерживаются, не имеют никакой основы, кроме одной – наследственного обычая. Вы не могли бы жить среди этих людей. Вас душит всякое отсутствие устремления к прекрасному, великому, благородному. Вас раздражают эти серые люди…»

К чести миссис Пуллет или миссис Клегг следует сказать, что «устремление к прекрасному, великому, благородному» у них и в самом деле отсутствует, но ведь и серыми этих людей не назовешь. В этом не вполне справедливом приговоре Клеггам и Пуллетам критик Даллас усмотрел иллюстрацию дарвинского закона.

«Элиот, – пишет он в мае 1860 года в рецензии в “Таймс“, – показывает животную сущность человеческих характеров».

Действительно, с кем только не сравнивает своих персонажей Джордж Элиот – и с муравьями, и с кротами, и с курами, и со старыми клячами.