Викторианки

Весной 1861 года, в марте, – «Сайлес Марнер» дописан и выпущен в свет – Джордж Элиот снова едет в Италию, на сей раз только во Флоренцию, место действия ее будущего романа, где проводит больше месяца. Теперь, когда перед ней стоит конкретная задача, ей не до художественных галерей, тем более что изобразительному искусству она отдала должное в свой предыдущий приезд. Джордж Элиот по многу часов, как это было в Риме, бродит по улицам, «наблюдает реализм», как выражался Коля Красоткин. А также сидит в библиотеках, сначала во флорентийских, а по возвращении – в Британском музее, читает про аскета и проповедника, настоятеля монастыря доминиканцев Савонаролу, про изгнание из Флоренции семейства Медичи, про Макиавелли и Петрарку.

И с каждым днем проникается своим замыслом все больше и больше. Впрочем, не прониклась бы – не писала.

«Если меня всецело не захватит рукопись, – заметила она однажды, – я вынуждена буду ее отложить. Я никогда и ничего не смогу написать, пока не отдамся книге всем сердцем, рассудком и совестью».

Дело, однако, стопорится, движется медленнее и тяжелее, чем она рассчитывала. Подобного «сопротивления материала» в своих «английских» романах из провинциальной жизни она еще не испытывала. И в августе, по возвращении в Лондон, впадает в привычную меланхолию:

«Я почувствовала себя такой никчемной (wretched), такой отчаявшейся, что сказала себе: „Нет, бросаю, ничего у меня не получится“».

Между тем уже через неделю «сюжет открылся передо мной с внезапной ясностью». Библиотечный период работы, тем не менее, еще не закончен, Элиот продолжает «начитывать материал». И только в январе следующего 1862 года берется за перо. Вся меланхолия остается в прошлом.

«Мэриан с головой погрузилась в пятнадцатый век, она живет в нем, – говорится в одном из писем Льюиса, – и ее не может не радовать, когда до нее доходят слухи, с каким нетерпением книгу ждут истинные ценители литературы, хотя популярным этот роман в принципе быть не может, да и не будет».

Ждет книгу и ее бессменный издатель Блэквуд. Тем временем у него появился опытный, предприимчивый конкурент. Близкий друг и постояный издатель Шарлотты Бронте Джордж Смит «перекупает» Джордж Элиот у Блэквуда, предлагает писательнице 10 000 фунтов, сумму баснословную, «неслыханно великолепную» (отозвался о гонораре жены Льюис) и готов напечатать роман с продолжением в «Корнхилл-мэгазин», литературном альманахе, который до Смита издавал Теккерей. Смит настаивает на том, чтобы начать печатать роман уже в мае, Элиот отказывается: рукопись еще не готова, и торопиться она не собирается. В результате «Корнхилл» с первыми главами «Ромолы» выходит в свет только в июле. И продолжает регулярно печататься с продолжением в четырнадцати номерах вплоть до августа 1863 года, после чего выходит отдельной книгой.

Журнальная публикация «Ромолы» успеха не имела. Читатель, успокаивал жену Льюис, ждал романа целиком, а не во фрагментах. Версия малоубедительная – не имело успеха и книжное издание; предсказал же сам Льюис, что «популярным этот роман быть не может, да и не будет». К критике Джордж Элиот всегда относилась равнодушно, не интересовалась, что о ней пишут, любила говорить, что терпеть не может сидеть на скамье подсудимых, да и вообще к зоилам относилась с предубеждением:

«Потоки вздора, напечатанные в виде критических взглядов, – это, по-моему, главное проклятие нашего времени, основное препятствие на пути к истинной культуре».

На этот раз, однако, сдержанность критических оценок писательница восприняла очень болезненно. Во-первых, потому, что до сих пор «на скамье подсудимых» сидеть ей не доводилось, а во-вторых, потому, что роман дался ей очень тяжело:

«Он вспахал (ploughed) меня больше, чем любая другая моя книга, писать я начала ее молодой женщиной, а кончила – старухой».

Отсутствие ставших уже привычными славословий, громких комплиментов в ее адрес не случайны и не предвзяты, рецензенты настолько единодушны в своей критике, что даже преданному Льюису, всегда, как пишет Джеральд Буллетт, «стоявшему между женой и ее рецензентами», не удается убедить Мэри-Энн, что критические оценки неоднозначны. Автор «Ромолы» продемонстрировала добросовестность историка – и предсказуемость, неоригинальность беллетриста. Сопротивление чужого – и по месту, и по времени – материала дало себя знать: в окружении громких исторических фигур автор чувствует себя не в своей тарелке, не способен выложить свои главные козыри: философскую глубину, тонкий психологический анализ, трагикомизм, «светлый ум» („luminous intelligence“), как выразился о Джордж Элиот в своей программной книге «Великая традиция» родоначальник «новой критики» Фрэнк Реймонд Ливис. А еще – столь присущие ей «проникновение в глубины обычной жизни, постижение того, что там происходит… способность слышать, как растет трава и как бьется сердце белочки»[63].