Виланд

– Впрочем, Ганс ныне изменился, очень. Уже не спорит. Ты его, наверное, не узнал, а он тебя сразу приметил. Все делал, только бы лишний раз не попадаться на твои добрососедские глаза. Да друзей твоих, Коха и Штенке.

Отец сделал паузу, и мне показалось, будто он раздумывал над тем, говорить ли следующую фразу или промолчать.

Он выбрал первое:

– Мать знает о твоих успехах исключительно от тети Ильзы, я знаю о твоих «успехах» от Ганса Пиорковски. – Он намеренно выделил слово «успехи» во второй раз.

Мы уставились друг на друга, не мигая и не отводя взгляды.

– Ты презираешь нас, – неожиданно нарушил он молчание.

Грустное понимание озарило его лицо, очевидно, прежде он даже не задумывался об этом.

– Это так, – так же неожиданно согласился я, – ты отказываешься столкнуться с новой правдой, прячешься за своими старыми порядками, которые принесли нам одни лишь разочарования. Посмотри на себя, трусливый замшелый богомол, ты тормозишь нашу жизнь.

– А ты сильно торопишься жить, Вилли? Оно, может, конечно, и торможу, а может, и нет. Всегда есть две точки зрения. Вот у тебя есть благодарственное письмо, о котором ты хвастался тете Ильзе, ты считаешь, что оно за храбрую службу, а я считаю, что оно за трусливое измывательство над безоружными людьми. Одна бумажка, а какая противоречивая, сынок. В том, в чем ты видишь высший порядок, другие видят обыкновенное порабощение. Вы наивно полагаете, что теперь являетесь хозяевами всего, но вы даже собой не вольны распоряжаться. Думаю, вы и сами боитесь теперь своих злодеяний, и чем больше боитесь, тем больше звереете.

– Это не злодеяния, это воспитание тех, кто несет вред нашему народу, – стараясь говорить как можно спокойнее, заметил я. – Все происходящее естественно и закономерно, отец. Во все времена более сильный утверждал свою волю. Сама природа устроила все так, что лишь с помощью жестокой борьбы живое существо способно вырваться наверх. И глупо жалеть тех, кто остался внизу или был уничтожен в этой давке, – самой средой им было уготовано отсеяться, ведь природа не знает той глупости, которую мы выдумали и назвали состраданием. Если ты силен настолько, что способен что-то отобрать у другого, значит, ты заслуживаешь этого, а не он. Так что мы действуем по самому естественному из законов.

Отец кивнул, словно соглашался:

– Все с полным соответствием животному миру, твоя правда, вот только мы не животные.

– А разве это не самое естественное развитие? Нужно уважать законы природы. – Я криво усмехнулся. – Только там правда.

– Значит, сильные будут ставить на место слабых? Да ты, очевидно, забыл, кто кого поставил на место в мировой войне, – с горечью произнес отец. – Ты запомни, сынок, тропа наверх, к человеку разумному, была долгой да извилистой, а вниз скатиться можно быстро: глазом не успеешь моргнуть, как снова окажешься у истоков, в темной пещере.

Я бессильно покачал головой. Упертый старик не желал даже попытаться понять меня, считая свое мнение единственно верным.

– Вот об этом и речь, отец, теперь нам необходимо исправить ошибки вашего поколения. Поколения, проигравшего войну, напомню. Те, кто предал тогда интересы Германии, должны замолчать сейчас, а некоторые так и вовсе ответить перед судом.

– Я там был, сынок. В окопах со мной евреев было предостаточно. Были они точно таким же пушечным мясом, с такой же красной горячей кровью и так же громко орали от боли, скошенные пулей или подорвавшись на мине. Немало среди них с Железным крестом за храбрость и преданность родине, немало погибших за нее. Как с ними быть, а?

Я впился в него взглядом и процедил:

– Евреи писали Веймарскую конституцию, евреи отправились в Версаль и покорно проглотили все требования союзников. Когда мы терпели крах, наверху были одни евреи.

– Для партийной газетенки такое, может, и сойдет, а для тех, кто умеет думать, нет. Еврейский юрист участвовал в составлении конституции, верно, да только он же и протестовал против ее итоговых ключевых положений, за что ему и заткнули рот. Министр юстиции Ландсберг слушал требования союзников в Версале, тоже верно, да только подал в отставку, чтоб не подписывать их. Ваша партийная интерпретация фактов весьма своеобразна – игнорируете то, что невыгодно, преувеличиваете то, что выгодно, – главный принцип отлаженной работы нашего министра Геббельса. Все у него припоминается по мере надобности. Да ведь народ не глупый.

Я смотрел на отца, ощущая нарастающую злость.

– Я хочу строить будущее, а не прошлое ворошить, – твердо оборвал я. И хотел на этом закончить разговор, понимая, что ни к чему хорошему это не приведет, но, к своей досаде, сам же не сумел умолчать, гнев во мне вскипал все сильнее: