Виланд

– Прежде чем ты сдохнешь, собака поганая, я тебе скажу, что вы молиться должны на этот чертов конкордат. Когда его расторгнут, вы перестанете сосать из государства субсидии, которые каждый год выплачивает фюрер вашей прогнившей воровской церкви. Вот уж самая бесполезная трата – денежные субсидии попам. Веришь, что проживете на пожертвования, старик? Так это не про вас, вы-то привыкли жить жирно и сытно. И ты, гнида, еще смеешь заявлять о несоблюдении обязательств? И поносить своим поганым языком партию? Когда каждой собаке известно, что вы сами же и нарушаете пункты конкордата! Вы же укрываете за алтарем самый сброд, который спит и видит падение нашего рейха! Ведь ваши монахи рангом повыше твоего – самые прожженные политики, которых только можно себе представить! Ваши же епископы будут ползать в ногах и молить фюрера о возвращении старых условий, если он откажется от этого конкордата. Вот это ты заруби себе на носу, дед! А теперь взял лопату и продолжил работать.

И Штенке… отошел от него. Сев на велосипед, он вновь зажал пакет под мышкой и покатил в нашу сторону. Остальные заключенные пораженно смотрели ему в спину. Старик-арестант медленно поднял лопату и продолжил работать, я видел, как дрожали его руки, но лицо его не выражало ровным счетом ничего. Остальные молча присоединились к нему. Я в замешательстве посмотрел на Франца, он так же озадаченно покачал головой:

– Повиновение и активность – опасный союз. Он же обычный бюрократ с кулаками, имеющий право пускать их в дело. Но я был уверен, что он понятия не имеет, что делать, когда и на его силу находится противодействие. Судя по всему, я ошибался.

Штенке проехал мимо нас и кивнул. Я кивнул ему в ответ, Франц лишь проводил его задумчивым взглядом. Я редко видел его таким растерянным.

В середине июня благодаря Францу мы раньше всех узнали о подписании перемирия с французами в Компьенском лесу. Он сумел настроить приемник на американскую радиостанцию, которая в подробностях осветила это событие. Тот редкий случай, когда никто его за это не осуждал.

– Да иди ты! Прямо там же, где лягушатники прижали нас в восемнадцатом?!

– Я тебе больше скажу, по приказу фюрера даже отрыли где-то в музейных закромах тот самый вагон Фоша[103]. Вытащили на поляну ржавую железяку и прямо в ней вернули должок лягушатникам. На том же столе и поставили подписи.

– Не подписи поставили, а французов на колени!

– Вот уж поворот истории. Закольцевали элегантно! Унизительнее не придумаешь.

– Знатно щелкнули лягушатников по носу! Вот так реванш!

– Пусть теперь сами нажрутся перемирием, которым накормили нас двадцать лет назад! Теперь поймут, каково это.

– Верно! Все идет верно! Потому как окончательная победа всегда за истиной!

– Весь север и юго-запад Франции наши! За шесть недель!

– Больше бери! От Ла-Манша до Буга, от мыса Нордкап до Бордо!

– Адольф Гитлер – величайший полководец всех времен и народов!

– За фюрера!

– А я вам еще так скажу, не без нашей помощи это! Главный фронт – у нас тут, в лагерях! Это мы боремся с недобитыми ублюдками, которые мечтают уничтожить рейх изнутри, как это сделали ноябрьские шакалы в восемнадцатом!

– За нас!

– За дивный новый мир, – произнес Франц.

– Нарядно сказал, – одобрительно кивнул Штенке.

– Заимствовано, – уклончиво ответил Франц.