Виланд

– С войной покончено, фюрер великодушен, – снова говорил Штенке.

Девятнадцатого июля Адольф Гитлер выступил в рейхстаге. Как и предсказывал Штенке, он предложил англичанам заключить перемирие: «Из Британии все еще раздаются крики с призывом к продолжению войны, но крики эти не народа, а политиков, которых ежедневно, кроме субботы[104], дергают за нити прекрасно известные нам личности. И крики эти лицемерны и убийственны для народа, ибо кричат, что будут продолжать войну до конца, а если Великобритания сгинет, то будут продолжать войну из Канады. И что под этим подразумевается? Что весь английский народ в случае опасности переберется в Канаду? Чушь! В Канаду отправятся только те джентльмены, которые кричат сейчас о продолжении войны. Народ же останется в Британии, где увидит войну другими глазами, нежели их так называемые лидеры из Канады. И эта картина будет страшна. Я открыто говорю, что питаю откровенное отвращение к такого рода бессовестным политикам, которые заранее обрекают целый народ на гибель. И что самое страшное – свой народ! И в момент этой гибели мистер Черчилль будет в Канаде, куда, без сомнения, уже отосланы деньги и дети тех, кто сейчас ратует за продолжение войны. Однако миллионы простых людей ждут великие страдания. А потому я считаю долгом перед собственной совестью еще раз обратиться к благоразумию Великобритании. Я думаю, мое положение позволяет мне обратиться с таким призывом, ибо я не побежденный, выпрашивающий милости, а победитель, говорящий с позиций здравого смысла. Победитель, который не видит причин для дальнейшего пролития крови…»

Даже Штенке, жаждавший, чтобы мы дожали англичан, вынужден был признать, что фюрер все сказал по делу. Теперь даже самые отчаянные скептики вроде моего отца должны были уверовать в него.

Что ж, томми легко отделались.

Свидание № 6. После перерыва

– И ведь знаешь, кто-то верит, что во всей той истории жертва – Иуда, потому как без предательства не случилось бы искупления. Предал да и обрек себя на проклятие в веках, сделав даже имя свое нарицательным. Возможно, это действительно вторая по важности жертва после Христовой, кто знает.

Валентина продолжила смаковать молоко и свои мысли.

– То, к чему ты ведешь, довольно скользко, – проговорила Лидия.

– Потому что идет вразрез с общепринятым? – Валентина вопросительно посмотрела на своего адвоката, понимая, что отвечать та не будет. – Избранность народа избранного с веками потускнела, а арийский фюрер начистил ее так, что она вновь засияла, слепя всех вокруг. Уничтожая народ избранный, он сделал все, чтобы обеспечить им их собственное, активно развивающееся государство.

– Но какой ценой?

– Возможно, той, которую они сами готовы были заплатить.

Обе замолчали, в упор глядя друг на друга. Наконец Лидия посмотрела на часы, с тревогой осознав, что скоро ее попросят удалиться. Валентину, казалось, этот факт нисколько не беспокоил. Она продолжила:

– Вот была конференция в Касабланке, там все обсуждали, как страшно то, что происходит с евреями в Европе. Тогда это много где обсуждали: Эвиан, Касабланка… Но позже в неофициальной обстановке один видный политик, которого немцы обвиняли в постоянных потаканиях Вечному жиду, – Рузвельт, как ты, конечно, догадалась, – заметил, что неплохо бы после войны все-таки ввести для евреев некоторые ограничения на профессии, чтобы, значит, они не доминировали в экономике Северной Африки. Он сказал, что это, мол, должно сгладить «понимаемые претензии», которые были у немцев к евреям. Понимаемые, – еще раз повторила Валентина, сделала паузу и едва заметно усмехнулась. – И только когда представители западных демократий – люди, безусловно, понимающие – явились в Германию и Польшу и своими глазами увидели, что там сотворили с евреями, тогда они осознали, что «претензии» придется отложить. Ни единого плохого слова в сторону евреев, ни единого хмурого взгляда теперь – на ближайшие сто лет холокост сделал этот народ неприкосновенным.

Лидия проигнорировала иронию в голосе Валентины.

– На всех этих конференциях никто не предполагал, до чего может дойти! – эмоционально и с плохо скрываемым возмущением проговорила она.