Виланд

Я решил еще раз увидеться с ней. Такая возможность появилась только спустя три недели… и с помощью двух больших глотков рома. Бутылку я тут же отбросил и вошел в до боли знакомый подъезд. Постояв несколько минут в полумраке, я дождался, пока сердце перестанет противно трепыхаться и успокоится. Сколько раз я взбегал по этим ступенькам, полный радостного предвкушения, прекраснее которого ничего не было. И не было ничего противнее ожидания, в котором я находился сейчас.

Я поднялся, еще раз оправил форму и постучал.

Дора словно ждала меня. Она ничуть не удивилась тому, что я так внезапно объявился. Она кинулась ко мне с объятиями, словно ничего и не произошло. Будто не было той нелепой и постыдной сцены с моей попыткой сделать ей предложение.

– Виланд, я так рада тебя видеть!

Я готов был поклясться, что Дора говорила искренне. Похоже, она действительно скучала. Я не двигался, продолжая внимательно разглядывать ее и выискивать хоть какие-то признаки лжи, но их не было. Я был готов ко всему, к скандалу, к обиде, к нежеланию разговаривать со мной, но не к теплой встрече влюбленных.

Дора, пользуясь моей растерянностью, продолжала целовать мои руки. Наконец я опомнился и тут же отнял их.

– Я не понимаю. – Я покачал головой.

Дора улыбнулась и погладила меня по щеке. Неожиданно мне вспомнилось, сколько женских рук касались моего лица за последние недели, и я вновь отстранился.

– Я был с другой женщиной. – Я смотрел, ожидая, что она сейчас оскорбится и отпрянет, но этого не случилось.

Дора не изменилась в лице, в ее взгляде не было ни капли осуждения, улыбка оставалась все такой же нежной.

– Что ж, ты свободный мужчина, и у тебя есть свои потребности.

– Но, Дора…

Я прислонился к стене. Она молчала, давая мне возможность подобрать слова.

– Я не желал этого… Ты… ты меня толкнула на эту грязь. Все, чего я хотел, – быть верным тебе до конца жизни.

Дора покачала головой.

– Виланд, я ни в чем тебя не виню. Тебе нет нужды оправдываться.

Я с горечью усмехнулся.

В тот день я решил больше никогда не встречаться с Дорой. Судя по ее лицу в момент нашего прощания, она это понимала.

– Кто такой еврей? – в лоб спросил меня Франц, оторвавшись от газеты.

Я растерялся. В последние дни моя голова была занята исключительно мыслями о Доре, а между тем в офицерской столовой только и разговоров было, что о новом законе «О защите германской крови и чистоты». На съезде партии в Нюрнберге было объявлено, что отныне гражданином рейха мог считаться лишь тот, в чьих жилах текла германская или родственная ей кровь. И осквернение той крови сожительством с евреем не просто стало нежелательным, но теперь преследовалось по закону.

– Немцы давно имели право защитить свою честь и вычистить всю заразу. Теперь-то уж попляшут, – потирал руки Карл, будто речь шла о личном враге его семьи, обесчестившем его сестру или обокравшем его отца. – В конце концов, они должны быть довольны, закон лишь позволил евреям снова быть евреями.

– Так кто такой еврей? – повторил свой вопрос Франц, обращаясь уже к Карлу.

Карл замолчал и озадаченно посмотрел на брата, словно нерадивый школьник, рассчитывавший на подсказку.

– В законе нет точного определения, – пожал плечами Ульрих.

– Вот именно, – кивнул Франц, – так кто будет плясать?

Очевидно, этим вопросом озадачились по всей Германии, так как спорные аресты случались повсеместно, и вскоре последовали срочные поправки к закону. Отныне евреем считался тот, у кого трое из родителей его родителей были чистокровными евреями.

– Но как определить чистокровность бабок и дедов? – с усмешкой спросил Франц.

– Всякий, кто записан в еврейскую общину и исповедует иудаизм. – На сей раз Карл ответил уверенно.

Франц вновь усмехнулся.

– А все ли евреи в Германии записаны в общину и исповедуют иудаизм?

Карл снова чертыхнулся.

Все должны были предоставить свою родословную до тысяча восьмисотого года. Тех, кто не мог похвастаться идеальной чистотой, называли «мишлинге» – полукровки, или расовые грязнули. Их грязь была возведена в разную степень: мишлинге первой степени имели двух дедов или бабок, исповедовавших иудаизм, у мишлинге второй степени лишь один дед или бабка принадлежали к еврейской общине.

– Слышали про новые поправки? Выходит, если у тебя две бабки еврейки, а сам ты не ходишь в еврейскую общину и жена твоя не ходит, то это еще допустимо, а если при двух еврейских бабках и жену твою заметили в еврейской общине, то еврей ты как есть, в чистом виде.

– Ерунда выходит, при одинаковых раскладах в родословной один считается евреем, а другой нет.

Я вспомнил наши университетские споры, когда конфликты из-за выяснений степени еврейства случались повсеместно. Но тогда ошибка в определении значила смятый «билет в Палестину в один конец», нарисованный от руки и засунутый за шиворот, да пару тумаков, сейчас – лагерь. Я предпочитал не вмешиваться в эти споры, ибо, откровенно говоря, попросту не мог разобраться, кого все-таки считать чистокровным евреем, а кого нет, и решил руководствоваться лишь сопроводительными документами.