Виршалаим

Домик на дереве – метр на два, крышей растёт из неба;
Ветер в окошко понадувал тополиного снега…
Этот не тает на языке. Мы вспоминаем зиму.
Вот и Петька: сок в рюкзаке из сельского магазина.

Эх, восьмилетние! Хата весьма нам пятерым – огромна,

Сок – пьянящ, а морковь – вкусна, ибо из огорода.
Пол от заката уже розоват в нашем святилище общем:
Скоро к ужину будут звать. Бог с ним, пока – хохочем.

Боже… В башке дребезжит круговерть, пальцы – сырое тесто.

Что-то точно случилось, ведь в домике стало тесно.
Пицца… Напиться… Сижу. Жара. Юбка в томатной пасте.
Чёрт же дёрнул позавчера вдруг получить паспорт!..

Петька гнусавит вполголоса мне. Дурень, оставь в покое!

Стас и Валёк развалились во сне: ноги их – на балконе.
Марк доливается коньячком, в уши течёт мычанье…
Еле спустившись, в траву – ничком. Больше не отмечаем.

Поступью ватной плетусь до крыльца. Бабушка, мутит, мутит…

Утром в постели каналы листать. Выбрать издетский мультик.
Спальня рыжеет ленивым теплом. Этот полдень – субботний.
– Да, алло. Защитила диплом. Да, теперь посвободней.

Петенька раз четвёртый звонит. Всё-то зовёт «собраться».

Дескать, сегодня играет «Зенит» против команды Саранска!
Наши-де сделают восемь-два! Веришь? Ну что такое?
Я соглашаюсь: «Ладно, давай». Лишь бы оставил в покое.

Встретились вечером. Тёмный кабак, скатерть – почти крапива.

Стас методично жуёт кебаб и запивает пивом,
Марк неотрывно мусолит айфон, улыбаясь в экранчик.
Комильфо или не комильфо – а удеру пораньше.

Вальку не отпустила жена. В рёбрах ёрзает зависть.

Мы вчетвером похожи на тех, что в одном оказались —
Волей судьбы – купе поезда. Счёт несёт проводница.

Станция. Воздух пористый. Небо – совсем низко.

«В Петербурге рождённый и в том едва ли повинный…»

В Петербурге рождённый и в том едва ли повинный,
Ты прочнее, чем матерью, градом родным храним,
Ибо неоспоримо, безвременно связан с ним
Пуповиною тайной – невидимою пуповиной.

Тем в тебе он заметен ёмче, чем кровная мать:

Где б ни брёл ты – как вкопанный встанешь, вдруг обнаружась:
В спину грянет безжалостно: «Там, впереди, – петербуржец!» —
На чужом языке, что научишься понимать;
И холодною гордостью сердце царапнет ужас…
В Петербурге рождённый – это особая масть:

И морщины на лбу, что подобны барочной резьбе,

И души искривленье, которое – невыправимо…
Где ни спрячься – он, выждав, дёрнет за пуповину,
И покорно пойдёшь
умирать
на Невский
проспект.

Не снись