Вишневые воры

Остаток дня я провела с мамой в ее гостиной – меня уложили на диван и приложили ко лбу компресс. Доуви поочередно приносила то аспирин, то горячий бульон. Она ухаживала за мной, потому что это была ее работа, но свое неодобрение моих поступков ей скрыть не удалось. Боль во всем теле и затяжной шок от нападения Эстер не позволили чувству вины захлестнуть меня всю. Я не могла поверить, что это я испортила платье. Я была не в себе. Быть может, я превращалась в кого-то еще? Но эта новая «я» мне совсем не нравилась. Лежа на диване, я чувствовала лишь головную боль и тяжесть в сердце; мне казалось, что я состою из нескольких разрозненных частей, что я и не человек вовсе.

На мою радость, Доуви заставила маму открыть окно и впустить свежий воздух: мы все должны были хорошенько проветриться. Белинда знала о том, что я натворила, но ругать меня не стала – кажется, она вообще не замечала моего присутствия. После того как все ее попытки привлечь чье-либо внимание потерпели поражение, она еще больше замкнулась в себе. И хотя она была со мной в одном помещении, она казалась бестелесной, как ее призраки. Я слышала, как ее карандаш поскрипывает по тисненой бумаге: это мягкое шуршание было единственным звуком в комнате.

Ближе к вечеру Доуви расскажет мне, что последний день перед свадьбой мои сестры провели в дождливом Манхэттене, бегая по универмагам и свадебным салонам. Они вымокли насквозь, отчаянно пытаясь найти новое платье, которое село бы на фигуру Эстер – с ее высокой талией и пышными формами – без дополнительной подгонки. Июньский свадебный ажиотаж схлынул, выбор был небольшой, но в последний момент Эстер повезло: она набрела на готовое платье из синтетического атласа, отделанное рюшем и носившее гордое название «Лунная мечта». Платье, которое никто не купил. Эстер ненавидела его.

Мне довелось увидеть это платье на следующее утро, но лишь мельком, когда сестры собирались на свадьбу. Ту ночь я провела у мамы в гостиной: в девичьем крыле меня видеть никто не хотел, даже Зили не зашла меня проведать. Когда я услышала шелест платьев и шаги в коридоре, я выглянула за дверь и шепотом позвала маму посмотреть, но она невидящим взглядом смотрела на свой цветочный сад, вцепившись в края письменного стола так, что ее пальцы скрючились от напряжения.

Эстер стояла на верхних ступеньках, глядя в противоположную от меня сторону. Новое платье было огромным, скроенным так замысловато и пышно, что оно напоминало кафедральный собор. Его объемные оборки топорщились в самых странных местах: этот наряд был полной противоположностью элегантному совершенству испорченного мной платья. К нему была приколота та самая вуаль из привозного французского кружева с вышивкой из оранжевых цветов. Я не смогла разглядеть ни головы Эстер, ни ее волос, ни вообще какой-либо части ее тела – белая колонна, окутанная тканью. Я вроде бы видела ее, но, как и моя мать, она казалась бестелесной.

Вокруг нее выстроились мои сестры в платьях оттенка морской пены, в волосах – веточки гипсофил. Розалинда, стоявшая рядом с Эстер, встретилась со мной взглядом. Она наклонилась к Эстер, приподняла ее вуаль и прошептала ей что-то на ухо, но та никак не отреагировала.

Розалинда велела девочкам идти вниз, чтобы Эстер спокойно спустилась за ними. Когда они удалились, Эстер какое-то время стояла на лестнице одна, и я надеялась, что она обернется, но она не удостоила меня вниманием. И я понимала, что действительно его не заслужила. Она начала спускаться: сначала исчезла нижняя часть платья, потом середина, и вот осталась видна только верхушка ее головы. Мне хотелось позвать ее, мое горло сдавили рыдания, но она уже скрылась, словно вошла в глубокие воды, которые плотно сомкнулись над ней.

16

Когда все ушли, я вернулась к себе в спальню: находиться у мамы я больше не могла. Всю прислугу позвали на свадьбу, и мы с Белиндой остались в доме одни. Миссис О’Коннор оставила в холодильнике бутерброды с салатом из тунца и, конечно, с ветчиной и горчицей. Я съела две штуки, пока рисовала у себя за столом, а потом легла вздремнуть. Спала я долго, а потом снова села за свой рисунок каллы, который начала пару дней назад. Вокруг я добавила еще цветов: гипсофилу, наперстянку, дельфиниум, пурпурный вьюнок и волчий корень – все токсичные, ядовитые – для моего личного букета невесты.

Когда я закончила, уже было темно, и пока я прорисовывала последние детали, в моей голове возникали танцы, праздничный торт, звон бокалов – словом, все то, что я пропустила. Я думала о том, когда же должно случиться что-то ужасное, но к тому времени уже поняла, что оно либо случится, либо нет, и ничего мне с этим больше не поделать.

Около полуночи, все еще сидя за рисунком, я услышала, как вернулись сестры: по паркету застучали каблучки, наперебой зазвучали радостные голоса. В комнату вошла Зили, в каждой руке по белому мешочку, которые она без объяснений положила на свой туалетный столик.