Византийская астрология. Наука между православием и магией

Однако восхищение ученых Иосифом выходит за рамки формул вежливости, и их труды не оставляют сомнений в том, что они серьезно относились к нему как к философу. Его духовный сын, врач Иоанн Захария, написал по его просьбе трактат «О действиях и болезнях душевного духа», где он упоминает их философские дискуссии, в которых Иосиф учил его способу очищения души от окружающего ее тумана[716]. Григора обратился к нему с письмом от Метохита, приглашая внести свой вклад в философские проекты великого логофета: поскольку Иосиф обладает несравненным пониманием аристотелевской философии, то может примирить противоречивые теории Аристотеля и Птолемея относительно числа планетных циклов[717]. Григора также считал, что Иосиф достоин получить копию его речи о дате Пасхи, которую он прочитал перед императором в тщетных попытках убедить последнего реформировать календарь[718].

Судя по этим указаниям, научная позиция Иосифа Философа много значила для императора, который сделал его своимдуховником и разделял с ним общие интеллектуальные интересы. Не будет слишком смелым предположить влияние «облаченного в лохмотья» монаха на восстановление астрономии, которое Метохит приписывает инициативе Андроника. Энциклопедия Иосифа организована в соответствии с иерархией наук, которую можно найти у Пселла, Пахимера и Метохита; квадривиум в ней помещен на первое место и обозначен как «лестница» между физическим и умопостигаемым, «которая ведет тебя от материальных вещей к сущности нематериального… Так поднимайся и не думай о мелочных вещах, оставь внизу творения и их причины, возводя ввысь небесный разум». Правда, Иосиф специально не упоминает астрономию и прямо защищается от обвинения во вредном изучении математики, что, вероятно, подразумевает астрологию. Он не учит ничему новому и ничему такому, что не соответствовало бы статусу монаха. Тем не менее его философия совсем не типична для монашеской духовности его времени. Безупречное подвижничество Иосифа придавало духовный вес той интеллектуальной тенденции, которая во всех ее культурных контекстах, в глубине своей оказывается православием астрологов. Достаточно сопоставить его идеи и славу, с одной стороны, с его близкими приверженцами, а с другой, с представителями исихастского монашества, которое в конечном итоге навязало свое учение византийской Церкви в середине ΧIV в.[719]

Иоанн Захария и Никифор Григора. Несмотря на то, что Иосиф сдержанно относился к астрологии, он, похоже, не сердился на своих друзей, которые признавали ее законной и соответствующей христианскому учению в той мере, в какой она применима к материальному миру и не претендует на то, чтобы определять все, что зависит от божественного провидения и человеческой свободной воли. Это, как мы видели, был случай Феодора Метохита, который не хотел, чтобы астрономия была скомпрометирована астрологией, но признавал за ней естественнонаучную ценность. Еще более показательны случаи Иоанна Захарии и Никифора Григоры, которые открыто критикуют клеветников астрологии. Для Григоры главное — поддержать астрономию[720], тогда как Захария, будучи врачом, заинтересован в научном прогнозировании, которым специалисты, как он говорит, ссылаясь на астрологов и толкователей снов, занимаются слишком сдержанно, потому что боятся реакции невежественной толпы, всегда готовой оклеветать (διαβάλλειν) их, приписывая действию демонов то, что просто следует движению природы[721].

То Захарии, то Григоре приписывают анонимный диалог «Гермипп или об астрологии»: это ничто иное, как апология христианской астрологии[722]. Диалог повторяет аргументы, основанные на концепции всеобщей симпатии, которые нам уже слишком хорошо известны, чтобы их нужно было здесь повторять. Тем не менее важно привести его вывод, где выдвинутые к астрологии претензии выходят за рамки всего, что мы читали в предыдущих текстах: