Византийская любовная проза

Прежде чем перейти к примерам авторского комментария у Аристенета, обратимся к его предшественникам. Вот как толкуется изображаемое в «Картинах» Филострата: «Погляди на Фемистокла: выражением лица он похож на оратора, но в глазах видна растерянность, так как говорит он на языке, которым недавно овладел» (II, 31, 2).

Для Гелиодора характернее комментарий гномического типа, вроде следующего: «Потеряв стольких друзей, они больше ликовали, захватив убийцу живьем, чем горевали об утрате близких. Так деньги бывают дороже души для разбойников, и то, что именуется родством и дружбой, определяется одной наживой»[480] (I, 32).

Теперь можно обратиться к Аристенету: «Фригий угадал намерение девы, всей душой преданной родному городу, понял, что она старается примирить миунтян с милетянами, и милостиво согласился исполнить желание любимой, любовью укрепив мир для ее сограждан прочнее, чем если б торжественно заключил с ними союз. Ведь человек, когда ему хорошо, склонен к примирению со всеми, ибо счастье тушит гнев и предает забвению обиды» (I, 15).

Далее: «Панакий продолжал громко кричать, упрекая Поликла, как в раздражении может упрекать человек, которого вместо врача хотят сделать сводником и заставить принять участие в совращении собственной жены, хотя об этом прямо и не говорится» (I, 13).

Или: «Затем прелестно залилась румянцем, застыдившись, опустила голову, и то играла бахромой накидки, то вертела концы пояса, то чертила ногой по полу (так ведут себя люди в смущении) и, наконец, сказала...»[481] (I, 15).

Авторский комментарий не только психологически объясняет ситуацию или явление, но нередко дает и обобщение, распространяющееся на сферу человеческой психики вообще[482].

На фоне современного Аристенету византийского искусства своеобразно должна была восприниматься и его попытка возвратиться к античной любовной тематике.

В самом деле, сформулированный юстиниановской эпохой спиритуалистический идеал, чуждый античного монизма духа и плоти, объявлял все чувственное греховным и не имеющим права на существование. Телесность человека в пространственных искусствах и в литературе дематериализуется, подавляется, и тело выступает только в подсобной роли вместилища духа.

В связи с этим любовная тема в тех редких случаях, когда она вообще попадает в литературу, как, например, у поэтов агафианского круга, претерпевает решительную духовно-аскетическую метаморфозу; плотская же любовь, по характерному выражению Агафия, κακόν — зло[483]. В этой обстановке традиционный материал Аристенета переставал звучать традиционно, и то, что в древности ощущалось как ординарное и, вероятно, немного надоевшее, получило новую жизнь. Заимствованные из древней литературы сюжеты и мотивы, все эти рассказы о домогающихся любви юношах, веселых уличных знакомствах, брошенных своими любимыми девушках, капризных гетерах и утонченных пикниках влюбленных приобрели свежесть необычности, необычным и вызывающим было и утверждение чувственного античного эроса.

Отношение к «Письмам» резко менялось в веках. Современные и позднейшие византийские читатели отнеслись к ним равнодушно, доказательством чего является наличие одной только рукописи Аристенета, ныне хранящейся в Вене (Philologus Graecus, 310) и полное забвение его имени: оно не упоминается почти ни у одного византийского автора. Малая популярность Аристенета у современников и ближайших потомков объясняется, возможно, античной вольностью его сюжетов, шедшей вразрез с представлениями христианской морали, т. е. чуждым для византийцев уклоном его творчества. Однако отсутствие внимания к Аристенету впоследствии, особенно в период возрождения интереса к античной культуре в XI—XII веках, остается загадкой.

Новое время открывает Аристенета: в 1566 году публикуется текст оригинала, а вскоре два перевода: латинский — в 1595 году и два года спустя — французский (Суге Foucault). С тех пор «Письма» много раз служили предметом переработки и в XVII и XVIII веках были очень популярны, пока выработанный Винкельманом в его знаменитой «Истории искусства древности» греческий идеал (Аристенета тогда относили к более ранней эпохе) не развенчал позднегреческую культуру. В наше время, когда полемическое отношение к Аристенету, обусловленное религиозно-этическими предрассудками, литературной модой или научной догмой, сменилось трезвым историческим подходом, «Любовные письма» заняли подобающее им место как своеобразный памятник ранневизантийской культуры и ценный источник утраченного вместе с оригиналами Аристенета античного материала.

2