Византийская любовная проза

Роман византийского писателя Евмафия Макремволита (XII в., сведений о личности не сохранилось) рассматривался всеми исследователями как слепое подражание греческому языческому роману «Левкиппа и Клитофонт» Ахилла Татия. Однако при ближайшем рассмотрении обнаруживается, что Евмафий столь решительно переработал свой образец в средневековом вкусе, что «Повесть» превратилась в аллегорию с персонажами, воплощающими общие понятия, условным абстрактным фоном действия и символическим иносказательным характером сюжета. Сенсуализм античного образца Евмафия уступил место спиритуализму, приземленность — парению, прямой язык — языку притчи, бытовая конкретность — абстракции, рассказ о приключениях влюбленных — аллегории любви.

Греческий роман, чуждый по своему мироощущению византийской культуре, долгое время оставался в ее литературе мертвым грузом, и только аллегорическое его толкование спасло этот жанр от окончательного забвения и создало возможность влияния на византийскую повествовательную прозу.

«Повесть», так низко оцененная наукой, словно оспаривая ее приговор, оказывается при историческом подходе памятником оригинальным и чрезвычайно важным для понимания многих сторон европейского литературного процесса. Начать с того, что «Повесть» — первый на византийской почве роман и первая в истории европейской литературы любовная аллегория, новый жанр не только для Византии, но и для латинского Запада. В XII веке аллегория была прогрессивной формой художественного мышления, новшеством, открытием в несколько отстающей от Запада Византии. Здесь аллегория успела сделать только свои первые шаги, и ей так и не удалось в среднегреческой среде достичь полного развития, что видно по малочисленности византийских сочинений этого рода. О недоразвитости аллегории в Византии говорит и то обстоятельство, что там не засвидетельствовано (до конца XIV в. во всяком случае) ни одного значительного произведения в аллегорической форме. Аллегория робко начинает с захвата «боковых» произведений, вроде диалога Феодора Продрома «Отторгнутая дружба», его «Описания XII месяцев», экфразы Фила, посвященной этой же теме, или образцов литературы на народном языке, всякого рода аллегорических сочинений о птицах, четвероногих, плодах, небольших аллегорических рассказов и т. п.

В комниновском искусстве аллегорическая линия лишь намечалась, но была перспективной с точки зрения развития средневекового искусства, выражая тенденции, которые в сложившейся средневековой культуре Запада стали ведущими.

«Повесть» связывает с западной аллегорией не только типологическое родство. Как показывают переклички между самым знаменитым аллегорическим романом, «Романом о Розе» Гийома де Лоррис, старофранцузский автор был знаком с «Повестью» и даже повторил некоторые ее черты. Это влияние Евмафия на Гийома — как оно ни периферийно — важно для понимания роли его романа в последующее время, а также до сих пор не учитывавшегося значения Византии в европейском литературном процессе.

Аллегорические толкования литературных произведений производят сейчас странное впечатление — значение одного эпизода редко согласуется с внутренним смыслом другого, звенья доказательства не укладываются в логическую цепь, мотивы и эпизоды толкуются полисемантично, связь внешнего и внутреннего смысла управляется поверхностной аналогией. Но не следует относиться к этому способу мышления как к филологическому курьезу. Аллегореза — инструмент познания и, несмотря на свое несовершенство, все же улавливает отдельные аспекты целого, крупицы истины. В основе ее метода лежат полисемия образа и довольствующаяся самой поверхностной общностью сопоставляемых явлений аналогия. Аллегорическая экзегеза выражала важнейшую особенность средневекового искусства, его анагогический характер, т. е. поднимала мысль от материальной действительности к идеальной, от зримого к незримому. По средневековому пониманию, весь окружающий мир — а потому и литературные произведения как составляющая его единство сторона — скрывает за внешней формой более глубокую по своему смыслу внутреннюю, за первым смыслом второй, который может быть обнаружен путем аллегорического толкования, так как от любого самого незначительного явления тянутся нити символического контакта, связывающие его с миром подлинных, непреходящих ценностей.