Византийский сатирический диалог

Печаль же ему внушало то, что он не сумел довести до конца свое великое и достохвальное начинание, которое желал осуществить и к чему стремился, но принужден был уделить время другим заботам, неприятным ему и лежащим за пределами его желаний и намерений, а именно войнам, ратным трудам, битвам, покорению городов, договорам с неотесанными грубиянами, посольствам к всевозможным ничтожествам, благодетельствованию неблагодарных, сочувственному и мягкому обхождению с дикими племенами, дышащими убийством, строительству осадных машин, изысканию денежных средств; императора одолевали лишения, пребывание в безводных и диких местах, опасности тяжелых горных переходов, ночевки на голой земле, бодрствование по ночам, недовольство слуг, заговоры рабов, леность и нерасторопность приближенных, попечение о конях и многое множество других тягот.

24. Вот какую благодарность, мой друг, воздают теперь эти люди своему спасителю, благодетелю и стражу всех ромеев. Им приличествовало бы ночью и днем молиться за императора вседержителю и возносить ему мольбы, повиноваться велениям императора и беспрекословно подчиняться ему во всем, неукоснительно выполнять его волю, прославлять этот его подвиг на весь подсолнечный мир, а имя его вписать в свои умы и сердца.

Как ты слышал, топархи оказались неблагодарными к благодетелю, непризнательными к спасителю, неверными к неусыпному стражу, мятежниками и заговорщиками против готового на все ради их благоденствия, неверными, кровожадными, злобными и коварными по отношению к своему передовому бойцу и защитнику от грозящих зол. Если таково отношение к священному, всевысочайшему и непобедимейшему императору, одним звуком своего имени заставившего содрогаться и трепетать сатрапов в землях от восхода до заката, устрашившего своими подвигами и ужаснувшего всех врагов, чего мне, жалкому и несчастному, и тем, кого, как мне кажется, пелопоннесцы считают жителями Востока,[321] ждать от них? Потому я молю вседержителя, приведшего все из небытия в бытие, чтобы без труда и в скором времени божественный император захватил крепости этих низких, коварных, хитрых, злобных и ничтожных топархов, и они истаяли бы, как воск от огня, как роса под лучами солнца;[322] да покорятся они его власти и воле, да подпадут, как рабы игу благороднейшего, кротчайшего порфирородного нашего императора. А подземного Гермеса[323] с Персефоной и самого великого Плутона умоляю, раз ты подал мне коварный совет, вернее вытолкал меня со всем моим скарбом в Пелопоннес, о том, чтобы тебе ступать в аиде только по терниям и колючкам, чтобы Стикс[324] для тебя пересох и во веки веков не пришлось выпить ни глотка из Леты, чтобы денно и нощно ты не переставал мучиться от ненависти к своему сопернику, а равным образом и от воспоминания о потере своих флоринов, отданных белокурым негодяям,[325] которые обвели тебя вокруг пальца. Томись в аиде до последней трубы и встреть нас умиротворенными, когда на то будет божья воля.

Мануил Голобол с товарищами лучшему и знаменитейшему из врачей, дуке кир Никифору Палеологу Калаке[326]

25. Мне думается, что еще до письма, давшего мне возможность в сновидении три дня назад беседовать с моим другом Мазарисом, тебе, лучший из врачей, хотелось узнать о моей судьбе; ведь и я узнавал о тебе от врача Ангела,[327] немало намучившегося в Пелопоннесе, когда он пытался получить назад данные взаймы деньги, и с горя отправившегося в аид. Поэтому мне не нужно много говорить, чтобы всячески ободрить тебя, особенно же в связи с несчастиями и трудами, перенесенными тобой во время пребывания в Пелопоннесе.

Человек, покинувший свою родину, подобен крылатому муравью: как тот гибнет, пускаясь в полет, так и человек этот губит себя, странствуя с места на место. В утешение я хочу сказать тебе несколько слов. Если ты расстался со столицей и, как я слышал, продолжаешь жить в Пелопоннесе и, до сих пор сражаясь со своими злосчастиями, обессилел, а теперь в отчаянии чуть что не сходишь с ума и по ночам клянешь час своего отъезда из Константинополя, днем вспоминаешь о слугах, домах, нивах, деревьях, плодах, доходах, цветах, лакомствах, рыбах, богатстве, мясных блюдах, зрелищах, общении с достойными людьми и других вещах, доставлявших тебе удовольствия, я могу дать тебе спасительное средство, которое поможет не возвращаться мысленно к тому, что прежде тебя радовало. В аиде я попробовал его и тотчас забыл о недоброжелательстве соперника, обо всем, некогда меня услаждавшем, о флоринах, отданных — о, Геракл! — белокурым негодяям, которые обвели меня вокруг пальца.