Византийский сатирический диалог

На греко-византийской почве сюжет схождений в подземный мир и восхождений в горний обрел в беллетристических сочинениях некоторые специфические особенности, отсутствующие в памятниках агиографической ветви. Мы имеем в виду появление в завязке любопытного друга посетителя неба или аида, который атакует его своими вопросами, стимулируя этим и подталкивая его рассказ; этот случайно повстречавшийся друг, кроме того, дирижирует вниманием читателя — он вовремя поданной репликой приглашает обратить внимание на какое-нибудь событие или шутку. Стандартна и развязка: когда очевидец поведал уже обо всем, и впечатления исчерпаны, так что не о чем больше сказать, диалог внезапно обрывается ссылкой на поздний час или какой-нибудь другой повод для того, чтобы разойтись по домам. Эта схема в «Мазарисе», наиболее медиевальном диалоге, выражена, естественно, менее отчетливо, о чем речь впереди.

Описанные структурные особенности диалогов этого рода, впервые встречающиеся у Лукиана, повторены византийскими авторами. Вот обычная завязка:

Филонид: Здравствуй, Менипп. Откуда ты? Уже давно, как ты не появлялся в этом городе!

Менипп:

Я здесь, покинув мертвых дом и мрачный свод,
Где царствует один Аид вдали богов.

Филонид: Геракл! Менипп без нашего ведома умер и затем снова воскрес?

Менипп: Аид еще живому мне врата отверз.

Филонид: Но что побудило тебя предпринять это необычное и невероятное путешествие?

Менипп: И молодость, и дерзость смелого ума.

Филонид: Ради самого Зевса, не медли рассказать мне и это![340]

И далее друг проявляет настойчивое любопытство, все время понуждая своего собеседника рассказывать.

Филонид: Ради самого Зевса, Менипп, не откажи другу, расскажи обо всем; ведь я умею молчать, да к тому же я и сам посвящен в мистерии.

Менипп: Ты возлагаешь на меня тяжелую обязанность, и далеко не безопасную; однако ради тебя я осмелюсь выполнить ее. Итак, было постановлено, чтобы богачи, крупные собственники, дрожащие над запертым золотом, как над Данаей...

Филонид: Постой, дорогой, прежде чем ты станешь рассказывать о состоявшихся постановлениях, я с удовольствием выслушал бы от тебя, что вызвало твое путешествие в аид и кто был в пути твоим проводником. Затем расскажи, что ты там видел и что слышал; ведь такой любитель всего достойного внимания, как ты, без сомнения не пропустил ничего, что стоило бы посмотреть или послушать. Ради самого Зевса, не медли рассказать мне и это![341]

То же и в диалоге «Икаромениппа, или Заоблачный полет»:[342]

Друг: От твоих слов я весь превратился в ожидание и с открытым ртом жду, чем кончится твой рассказ. Ради Зевса, покровителя дружбы, не бросай меня привешенным за уши в самом начале твоего рассказа!

«Икароменипп» завершается словами Мениппа: «Прощай! Я тороплюсь в Расписной портик».

Не подлежит сомнению, что эти композиционные особенности, как и самое драматическая форма и вербальные совпадения, отмеченные комментаторами, свидетельствуют о влиянии Лукиана, популярного в Византии. Это подтверждается и структурой стихотворной народной сатиры, не знающей ни лукиановского зачина, ни обычной для него концовки — фигура любопытного собеседника отсутствует вообще: у Тзамлакоса автор-рассказчик черпает свои представления о загробном мире из попавшей ему в руки иллюминованной рукописи, т. е. читает текст и рассматривает украшающие его миниатюры; в «Речи мертвого царя» рассказчик получает информацию от покойника, обнаруженного им в заброшенной церкви; Бергад тоже обходится без собеседника, приглашающего его рассказывать: он падает в пропасть и оказывается у разверстого входа в ад, откуда ведет беседу с его жителями, о которой затем рассказывает.

Все же считать сочинения Лукиана образцами для «Патриота», «Тимариона» и «Мазариса» было бы неправильным. В самом деле, если стоять на этой принятой точке зрения, произведения Лукиана или какого-нибудь другого античного автора, использовавшего интересующий нас сюжет, окажутся прообразами агиографических сошествий и вознесений, начиная с современного лукиановским диалогам «Мениппу», «Икаромениппу», «Разговорам в царстве мертвых», «Откровению Петра» и кончая агиографическими памятниками самого позднего происхождения. Естественнее предположить, что Лукиан был не отцом византийских авторов, а только родственником по прямой линии, и сюжет пришел к ним не от Лукиана, хотя они его не только читали, но и использовали, и здесь действовал пока еще не разгаданный механизм традиции, определяющий появление одинаковых сюжетов и других типологических особенностей в памятниках, возникших независимо друг от друга.