Византийский сатирический диалог

Об авторе «Тимариона» ничего неизвестно. Мы не знаем даже, звали ли его так же, как героя диалога, от лица которого ведется рассказ, Тимарионом или он, желая сохранить анонимность, принял это имя. Последнее обстоятельство вполне возможно, поскольку осуждение Иоанна Итала (1082 г.), потрясшее Константинополь и вызвавшее большие волнения, было еще у всех на памяти. Недавно высказывалось предположение, сейчас поддержанное и аргументированное, что под Тимарионом скрывается врач и поэт Николай Калликл (XI—XII вв.).[344] Медицинские интересы автора диалога и вербальная близость «Тимариона» к произведениям Николая Калликла делают эту гипотезу в высшей степени вероятной. Напротив того, попытка приписать авторство «Тимариона» поэту XII в. Феодору Продрому, сделанная Хунгером,[345] не представляется убедительной.

О личности автора можно судить по тому немногому, что следует из текста. Он несомненно был хорошо образованным человеком, даже если не придавать веры его заявлению, будто он учился у знаменитого ритора Феодора Смирнского, знакомым с культурой Греции и Рима, осведомленным в медицине и риторике, широко начитанным в древних авторах (цитат и примыканий к ним в диалоге такое множество, что мы имели возможность отметить лишь некоторые). Особое место занимали в культурной жизни Византии XII в. Гомер и Лукиан, и, согласно вкусам времени, они богато представлены в «Тимарионе». Гомера объясняли ученые-комментаторы Евстафий Солунский и Иоанн Цец, им увлекались при дворе, и Цец даже мог назвать императрицу Ирину — Берту, супругу Мануила Комнина, великую почитательницу Гомера, гомеричнейшей царицей. Однако прилежное цитирование «Илиады» и «Одиссеи» — заметим, забегая вперед, — обусловлено не только модой на Гомера; оно гораздо глубже и органичнее и уводит к Лукиану, который своими «Разговорами в подземном царстве», а особенно «Мениппом, или Путешествием в подземное царство» послужил для диалога не только источником вербальных примыканий, но и образцом смешанной формы ведения рассказа, т. е. чередования прозы и стиха.

Хотя византийцы сравнительно с древними греками не были особенно богаты аттической солью, все же не сидели на бессолевой диете, а потому остроумнейший и изящнейший Лукиан, вполне современный и в наше время, после Гомера составлял едва ли не самое любимое чтение. Впрочем, Лукиана не только читали, т. е. усваивали пассивно, ему прилежно подражали. Навеянных им византийских сочи нений существует множество, и до сих пор выплы вают и вводятся в научный оборот все новые и новые, на которые Лукиан оказал влияние.[346]

Степень зависимости этих сочинений от Лукиана — в меру дарований копиистов — очень различна, но большинство все же являются не копиями, не кальками Лукиана, а средневековыми интерпретациями.

Бедному Тимариону, уже однажды павшему жертвой ошибки и поплатившемуся за это жизнью, фатально не везет и после воскресения: диалог, где он выступает главным действующим лицом, все еще считается подражанием Лукиану. Но так ли это?

Попробуем шаг за шагом рассмотреть, как автор диалога обошелся с заданной Лукианом схемой. Начнем со стоячей маски собеседника, средневекового доктора Ватсона, назначение которого в том, чтобы недоуменными вопросами побуждать героя к рассказам и объяснениям. У Лукиана несколько назойливое любопытство к тому, что спускавшийся в аид или поднимавшийся на небеса герой там видел, не вызывает иронии.

Герой «Тимариона», напротив, относится к своему Ватсону с нескрываемой иронией; после долгих жалоб Кидиона на то, что Тимарион комкает свой рассказ и спешит, тот говорит: «Но ты не взыщи, если я позабуду какую-нибудь пролетевшую мимо ворону, камень, попавший коням под копыта, или придорожный терновник, приставший к моей одежде».

После приступа должен следовать рассказ о загробных встречах и устройстве подземного мира. В «Тимарионе» ему предпослан ряд живых жанровых сцен — Тимарион по дороге в Фессалонику встречает своих знакомых и друзей, зазывающих его к себе; в ожидании праздника св. Димитрия он посещает ярмарку, описывает палатки, товары, рынок, где торгуют скотом («кони ржали, быки мычали, овцы блеяли, поросята хрюкали, лаяли собаки, сопровождавшие хозяев и охранявшие их порой от волков, порой от грабителей»), и наконец — выход эгемона Фессалоники, когда зеваки «с любопытством вытягивали шеи задолго до его появления», и церковную службу. Все это тем более интересные сцены, что византийская литература мало обращалась к быту и жанровый материал в ней был редкостью.