Вижу зелёный!

—      Ну вот, — продолжал Толик, — спохватились саранские купеческие заправилы, что большую промашку дали, пошли на поклон к фон Мекку, дескать, вовсе бесплатно землю отдадим. Да уж поздно было. Посмеялся им в лицо фон Мекк и даже слушать не стал. Вот так и получилось, что оказался город Саранск в стороне от железной дороги.

—      А линия на Красный Узел? — спросил кто-то из ребят.

—      На Ромоданово, — поправил Толик. — Так тогда называлось. В Нижнем Новгороде даже вокзал такой был: Ромодановский. Но линию от Рузаевки через Саранск на Ромоданово гораздо позднее построили. Да и такого значения она тогда не имела. А Казанская дорога скоро после постройки становится одной из главных в России. К примеру, ее грузооборот, говоря сегодняшними словами, превышал линию Москва — Петербург почти в два раза. Но условия труда здесь были не просто тяжелыми, а тяжкими.

И Толик коротко, но ярко обрисовал, как задыхались в лачугах под гнетом хозяев дороги путейцы и станционные рабочие, осмотрщики и смазчики, кузнецы и слесаря, как заставляли их работать по двенадцать часов в сутки, как душили бесконечными вычетами, обсчетами и штрафами. И не вытерпели рабочие, поднялись в декабре 1905 года на борьбу, захватили власть в свои руки и на станции, и в поселке, создали свою боевую дружину и образовали знаменитую Рузаевскую республику.

—      Сам Владимир Ильич знал о ней и одобрил действия рузаевских железнодорожников. Он сказал: «Молодцы рузаевцы!» — с гордостью сказал Толик.

Пафос рассказа захватил его, он давно уже не опирался о стол, а расхаживал у доски, возбужденно размахивая руками.

—      Мы такими земляками гордиться должны!

—      Спасибо, Коваленков, — остановила его Евгения Михайловна. — Это тема нашего следующего урока. Спасибо тебе. Ты прекрасно знаешь материал.

—      А он его своими боками в депо изучил, — прогудел Игорь Брагин.

—      Верно, в депо, — охотно согласился Толик. — Но не только боками, а и головой. У нас в депо есть музей, там эти материалы. Приходи, читай, изучай, и ты не хуже меня знать будешь.

—      Мы обязательно придем в ваш музей всем классом, — поддержала его учительница. — Вон Мила Голованова организует.

Мила только передернула плечами и ничего не сказала.

—      Еще раз спасибо тебе, — продолжала Евгения Михайловна. — У вас Ирина Петровна по истории, — она не спрашивала, а утверждала, — я попрошу ее, чтобы она поставила за этот материал пятерку вам.

—      Спасибо, не надо, — сказал Толик, направляясь к своему месту. — Я ведь не ради отметки...

Он сел. Урок продолжался. Евгения Михайловна что-то говорила, он слышал ее и не слышал. На душе у него, как обычно после подъема, наступила какая-то опустошенность, словно он выплеснул все, что там было, а заполнить новым содержанием еще не сумел или не успел.

Он взглянул на Милу — слушала ли она его? Во время рассказа так увлекся, что не замечал никого и ничего. Она сидела, слегка склонив голову, и что-то старательно писала в тетради.

Толик прислушался — Евгения Михайловна диктовала вопросы к следующей теме.

Звонок не прозвенел, а протрещал, видимо язычок прилип к сердечнику электрической катушки. Толик сначала и не понял, что это за странные звуки, но по тому, как облегченно завозились на своих местах десятиклассники, понял, что урок кончился.

Не успела Евгения Михайловна сложить свои книги и записи, дверь раскрылась и в класс вошли три человека: директор школы, а вернее, директриса, и за нею два молодых человека. Первого Толик сразу узнал — это был незадачливый «тезка великого сыщика майора Пронина», второго тоже видел на каком-то комсомольском мероприятии, не то второй секретарь горкома комсомола, не то заведующий отделом школ.

Директриса, перекрывая шум в классе, хриплым, прокуренным голосом объявила:

—      Никто не расходится! Все по местам! Комсомольское собрание!

Она прошествовала к столу, торжественно неся свой внушительный бюст, подождала, когда Евгения Михайловна вышла, обвела взглядом класс. Ее глаза, скрытые за большими выпуклыми, «лягушачьими», как их называли ребята, стеклами очков, казались льдинками.

—      Где комсорг? — требовательно спросила она.

Мила поднялась.

—      Идите, милочка, сюда, ведите собрание, — распорядилась она, и было непонятно, употребила она уменьшительное «милочка» как собственное имя или как нарицательное.

Сидевшие за первым столом услужливо поставили свои стулья к учительскому столу, для пришедших, а сами бочком по трое на двух стульях прилепились к соседям.

—      Собрание закрытое, — строго предупредила директриса. — Некомсомольцы могут идти домой.

—      У нас некомсомольцев нет,— негромко проговорила Мила.— Весь класс комсомольский.

—      Ну да, ну да, — вскинула подбородок директриса. — Если уж такой, как Ивашин, был у вас комсомольцем... Да вы садитесь, — милостиво кивнула она молодым людям, пришедшим с нею, и сама опустилась на стул, положила руки на стол и скрестила пальцы, как примерные первоклашки на уроке чтения.