Вижу зелёный!

Ты помнишь, когда мы расставались на вокзале, я дал тебе обещание больше не пить. Но если правда говорится, что благими намерениями вымощена дорога в ад, то и моих камней там несколько десятков наберется. Вот и этот мой зарок при первом же испытании на прочность дал трещину. Короче говоря, поднесли мне, а я отказаться не сумел, слабоват оказался. Ну и снова пошло-поехало. То тебя угостят, то ты другим поставишь.

Да, забыл написать. Строителей здесь ценят, заработки в два, а то и в три раза выше, чем в центральных областях, да только что толку! Снова все деньги уходили на пропой. И не замечал я, что превращаюсь в самого примитивного алкаша. Все считал, что стоит мне только захотеть, и я тут же брошу».

Толик оторвался от письма. Перед его мысленным взором предстала группа алкашей, тех, каких можно увидеть перед дверями винных магазинов за час и даже полтора перед их открытием. В обтрепанных одеждах, с пропойными одутловатыми лицами, бегающими глазами, дышащие перегаром, они молча стоят, не обращая внимания на тех, кто проходит мимо, и жадно ждут, когда откроются заветные двери. И представить себе среди них отца! Нет, хорошо все-таки, что он уехал.

«Случай заставил меня взглянуть на все по-другому. А может быть, судьба решила дать предупредительный звонок? Было это под Новый год. Решили и мы его встретить, своей компанией, втроем. Начали рано часов в шесть, терпения не хватило ждать дольше. Сначала терпения, потом вина. Жили мы во времянках возле строительной площадки, до поселка километров пять, а то и больше. А вина, кроме как в поселке, взять негде. И решили мы вдвоем — третий на свое счастье сразу окосел и свалился — идти. Как шли — не помню, только остался во мне этот страшный холод на всю оставшуюся жизнь».

Толик скользил глазами по письму, а сам видел ту бескрайнюю снежную равнину и две крошечные фигурки на ней, шатающиеся под порывами морозного ветра.

«Очнулся я уже в больнице, — читал дальше Толик. — До поселка я все же дошел и свалился у крайнего домика. Здесь на меня и наткнулись возвращающиеся из гостей хозяева. А мой товарищ на полдороге свернул в сторону, в поле, да так там и остался. Трое детей у него было, сироты теперь. Смерть и за мной лапу тянула, да только за самый край захватила: отморозил я два пальца на ноге, пришлось их отнять. Пойми, сын, я пишу это не для того, чтобы ты меня пожалел, скорее, наоборот. Крепко задумался я тогда в больнице: ради чего осиротил своих детей один и чуть не погиб второй? Да будь она проклята, эта водка во веки веков! Завязал раз и навсегда!

Но, вспомнив свой печальный опыт, я понял, что только на свою волю надеяться мне нельзя, ибо слаб я. Выход один: надо обращаться к медицине. Я так и сделал. И когда пришел срок выписки, перевели меня из хирургического отделения в психоневрологическое. И вот я здесь. Первый этап уже пройден, с той памятной ночи ни капли спиртного. Не подумай, что не было возможности, нет, и наливали и подносили, но я отказался наотрез. Но самое трудное, как утверждают врачи, еще впереди. Главное, говорят они, чтобы была твердая уверенность, что выдержишь. И я выдержу!

Для чего пишу тебе? Наверное, для того, чтобы в предстоящей борьбе с самим собой хотя бы одна родная душа желала мне успеха.

Целую тебя. Твой отец».

Толик повертел в руках письмо — даты не было ни в начале, ни в конце. Он снова посмотрел на штемпель — нет, и там разобрать ничего нельзя, все смазано. Он задумался: показывать или нет письмо матери. Он привык во всех сложных делах советоваться с нею, делиться всеми заботами и переживаниями. Но как поступить в этом случае? Ведь письмо может разбередить незажившую душевную рану. Так как поступить. До ее возвращения с работы он так ничего и не решил.

За обедом мать несколько раз пытливо взглядывала на него, но ни о чем не спрашивала. А когда они, как обычно, вместе на кухне вымыли посуду, она, вешая на место полотенце, все же не удержалась и спросила его:

—      У тебя, кажется, какие-то неприятности?

—      Почему ты так думаешь?

—      Плохая бы я была мать, если бы не могла прочитать беспокойство в глазах сына. Так что случилось?

Толик еще несколько секунд поколебался, а потом решительно достал из кармана письмо и протянул ей. Пальцы ее дрогнули — она тоже сразу узнала почерк. Села у стола и стала читать. Толик внимательно следил за ее лицом, но на нем не отразилось ничего. Наконец, она кончила читать, вложила листки в конверт и молча вернула Толику.

—      Что же ты молчишь? — не вытерпел наконец Толик.

—      А что я должна сказать?

—      Ну хотя бы удивиться. Или посочувствовать. Вообще...

—      Видишь ли, сын, ничего нового для меня в этом письме нет, я это уже все знаю.

—      Знаешь? — вскричал в удивлении Толик. — Откуда? А-а, значит, он тебе тоже писал!

И Толик ощутил в душе горечь, даже разочарование. Значит, не с ним одним поделился отец своей бедой и своей надеждой. Можно ли в таком случае верить ему? Но мать рассеяла его сомнения:

—      Нет, он мне ничего не писал.

Она сделала ударение на слове «он».