Вижу зелёный!

—      А ты откуда все эти правила знаешь?

—      Так ведь я тоже до восемнадцати здесь работать начал, правда, всего месяц. Но все равно мне все тогда разъяснили. Погоди, и тебе сам же этот Иван Сергеевич все и растолкует.

—      Вряд ли, — усомнился Толик.

—      Точно. Увидишь. Когда оформляться будешь?

—      Я еще с матерью не говорил.

—      Не разрешит?

—      Уговорю. Она у меня понятливая. Да и не маленький я, сам своей судьбой распоряжаться могу.

—      А как отец?

—      Его и спрашивать не буду. Да он пока в «декабристах».

Толик и не представлял себе, сколько трудностей ему придется преодолеть, чтобы поступить на работу. Мать уговорить удалось довольно быстро, а вот из школы отпускать его никак не хотели. И совсем не потому, что он был таким уж замечательным учеником, без которого школа ну никак не могла обойтись. Совсем нет. Даже наоборот, некоторые учителя вздохнули бы с облегчением, если бы он ушел. Просто, как потом Толик узнал, за каждого выбывшего из школы ученика (так называемого «отсеявшегося») администрация школы и, в первую очередь, директор имели очередной нагоняй от начальства. Поэтому и старались любого, даже самого неспособного, тянуть до окончания десятого класса.

Вот и в этом случае. Директор даже и слышать не хотел о выдаче документов. Пришлось Толику, а потом и его матери несколько раз ходить к заведующему гороно, к заместителю председателя горисполкома, приносить десяток разных бумажек, пока разрешение на выдачу документов из школы было получено. Но директор сказал, что Толику лучше подождать до окончания учебного года, чтобы иметь законченные девять классов. Толик сначала надеялся, что ему просто зачтут оставшиеся полмесяца, но директор был неумолим, и пришлось Толику дохаживать в школу.

А между тем неуклонно приближался тот день, когда должен был кончиться пятнадцатисуточный срок отца. Толик на эту тему с матерью не заговаривал, но видел, что она с тревогой ожидает этого дня. И он настал. Толик постарался прийти из школы домой пораньше, чтобы не оставлять мать одну. Но оказалось, что все равно уже опоздал.

Заметив, что он с тревогой прислушивается к каждому звуку на лестничной площадке, мать невесело улыбнулась и погладила его по голове:

—      Не переживай, он не придет.

—      А ты откуда знаешь? — вскинулся Толик.

—      Днем без тебя приходил один его приятель, забрал его одежду, бритву, постельное белье и еще кое-что необходимое, по мелочи. Сказал, что пока в общежитии поселился.

Толик облегченно вздохнул. Что и говорить, предстоящая встреча с отцом не на шутку тревожила его. И хорошо, что все так обошлось.

—      Мама, а почему люди пьют?

Мать несколько озадаченно посмотрела на него.

—      Ну, мой милый, ты задаешь такие вопросы, на которые однозначно ответить никак невозможно. Если бы люди нашли причину алкоголизма, бороться с этим злом было бы гораздо проще.

Она помолчала, собираясь с мыслями, а затем твердо продолжала:

—      И все-таки я считаю основной причиной слабоволие.

Толик в сомнении покачал головой.

—      Вряд ли.

—      Да, да, именно так. В трезвом виде каждый из этих людей или почти каждый понимает зло и гибельность своего пристрастия и сотни раз дает себе зарок: больше никогда в жизни и в рот вина не брать. А как доходит дело до искушения, нет, что-то оказывается сильнее воли, зарок забывается. А чтобы оправдать свое безволие, придумывают сотни причин: то с горя, то с радости, то с почином работы, то с концом, то обмыть, то согреться...

«Для пьянства есть такие поводы...» — усмехнулся он.

Мать подошла к Толику, прижала его голову к своей груди.

—      Об одном я тебя, сын, прошу: когда нальют тебе в стакан водки, вспомни своего отца, вспомни наше горе, и пусть твоя рука остановится на полдороге.

Он хотел ей сказать, что никогда, ну, никогда... но она еще крепче прижала его голову к груди.

—      Не надо, сын, не говори ничего. Просто, если хочешь счастья себе, мне, твоим будущим детям, чтобы они не боялись возвращения отца с работы, а с нетерпением ждали его, — помни этот наш разговор.

Согретый ее теплом, Толик раскаянно подумал о двух своих выпивках. В самом деле, почему он не отказался там, в раздевалке, после игры с «Динамо»? Хотелось ему? Совсем нет. Наверно, польстило, что его считают взрослым, равным себе, и побоялся, что сочтут птенцом, если откажется. А в «эстрадке» с Серегой? С огорчения? А так ли оно было велико, чтобы заливать вином? Нет, мать права: просто-напросто не хватило твердости характера, силы воли, чтобы отказаться. Но теперь уж все! Ради счастья матери — никогда ни капли в рот не возьмет!

О том, что Толик доучивается в школе последние дни, знали все и относились к этому по-разному: одни одобряли, другие сочувственно жалели. Больше всех суетился Сергей.

—      Уходишь, значит! — шумел он. — В гегемоны подался! Диктатурой пролетариата хочешь на нас давить!

—      А как же! — в тон ему отвечал Толик. — Повластвовать надо над вами, гнилой интеллигенцией.