Вижу зелёный!

—      Ну, петарды ему начальник депо уже подложил: два строгача влепил.

—      Значит, в следующий раз башмак² подсунет — вовсе снимет с локомотива.

Они замолчали. Потом Саня Чубчик пересел к Толику и обнял его за плечи.

— А ты, Толик, зря отказался за класс «Б» играть. Глядишь, поездил бы по разным городам, получал бы рублей двести ни за что, ни про что. Болельщики бы тебя на руках носили, поклонницы бы за тобой гуртом бегали, штабелями бы у ног твоих падали.

— А что бы вы без меня делали? — в тон ему ответил Толик. — Я вас пожалел: припухали бы вы в каждой игре, и болельщики бы вас камнями забросали.

—      Смотри-ка ты, капитан, — с нарочитым удивлением сказал Чубчик, обернувшись к Косте, — среди нас, оказывается, восходящая звезда отечественного футбола, а мы и не знали!

— Как же, не знали! — возразил Толик, — в каждом матче только и слышишь, как ты на все поле вопишь: «Толик, держи-и!»

Все засмеялись. У Сани действительно была привычка кричать во время матча, за что порою его даже судьи наказывали.

—      Класс «Б» никуда не уйдет, — уже серьезно продолжал Толик. — Но это если только играть, а не работать. А я работать хочу, профессию получить.

— Правильно, Толик, — поддержал его Костя. — Разве может футбол быть главным делом в жизни? Футбол это игра, вот и надо в него играть. А у мастеров футбол — это работа. Я думаю, у них от футбола настоящего удовольствия никогда не бывает. Как думаешь, Толик?

Он согласно кивнул. Разговор продолжался. Одни отчаянно отстаивали профессионализм в футболе, другие не менее убедительно доказывали, что футбол должен оставаться любительским. Видно было, что это волновало всех. Но Толик уже не прислушивался к разговору, он откинулся на спинку сидения и прикрыл глаза. Приятной усталостью наполнено было тело. Правда, немного ныли ссадины и ушибы. Его потянуло в дрему. С запоздалой тревогой подумалось: «Как там Сергей?» Но тут же он постарался успокоить себя: «А что с ним может быть? Не допьяна же напьется. Да он и не один, Петрович с ним. Заводной. Довезут до дома. Не с пригородным, так любой проходящий товарняк остановят: Заводного все машинисты знают, обязательно посадят».

В Рузаевку приехали, когда уже совсем стемнело. Автобус развез всех по домам, сначала живущих в верхней части города, а потом тех, кто живет внизу. Толик вышел одним из последних, поднялся к себе, с трудом поужинал — есть совсем не хотелось, но он знал, что иначе расстроится мать, — и завалился спать.

В понедельник на работе его поджидали две неожиданности. Едва он пришел, Иван Алексеевич поручил ему вырезать из тонкого железа кровельными ножницами листочки к похоронному венку и покрасить в зеленый цвет, а сам принялся прикреплять их к венку.

—      Да разве это наше дело? — возмутился было Толик, но мастер сердито глянул на него.

—      Приказ начальника депо. Да если бы и не было приказа, товарища с честью проводить в последний путь — святое дело.

Потом Михаил с Олегом объяснили Толику, что делать венки умершим работникам депо стало их традиционной, хотя и не очень приятной обязанностью. Орудовать тяжелыми ножницами было не так-то просто, но постепенно он втянулся, начал даже насвистывать какой-то незатейливый мотивчик, как вдруг за его спиной раздался низкий, но определенно женский голос:

—      Здравствуй, Толик.

Он обернулся. Перед ним стояла та самая Вера, с которой его познакомил Сергей в парке в день его футбольного дебюта. Ну да, она. Серега говорил ему, что она тоже в депо работает. Это из-за нее он стукнулся тогда с Борисом. А зря. Тот вроде бы ничего парень. Впрочем, она была в тот вечер темно-каштановая, а теперь перед ним стояла рыжеватая блондинка.

—      Что так смотришь? — явно кокетничая, проговорила она. — Или не узнал?

—      Как не узнать? Узнал, — не очень приветливо ответил он. — Но вроде ты в тот вечер потемнее была.

Вера искренне расхохоталась.

—      Чудак человек! В наш век химии цвет волос — дело одного часа. Покрасилась, конечно. Нравится?

—      Не так, чтобы очень.

—      Завтра же перекрашусь!

—      Если только из-за меня, то не надо.

—      Ой, как я рада, как рада, что ты у нас работаешь, — не слушая его, тараторила она. — Мне девчонки о тебе в первый же день сказали. Я ведь в больнице полмесяца лежала, — почему-то виновато закончила она.

—      А теперь поправилась? — несколько грубовато спросил Толик. Он просто не знал, о чем с ней говорить.

—      Поправилась! — тряхнув кудряшками, ответила она.

—      Вот и хорошо.

—      Слушай, Толик! Ты сегодня во сколько кончаешь?

—      Как всегда, в четыре.

—      Я отпрошусь пораньше и зайду за тобой, ладно?

—      Это еще зачем?

—      Вместе домой пойдем. Мне тебе что-то сказать нужно.

—      Так говори сейчас.

—      Нет, тут нельзя.

—      Мне после работы в комитет комсомола, — постарался увернуться Толик.

—      Ничего, я подожду тебя, — спокойно сказала она и снова тряхнула кудряшками. — Чао! До вечера! — Она покрутила рукой над головой и вышла из цеха.