Соня огляделась и обнаружила, что за окном раннее утро, а она лежит в своей постели. Вспомнила вечер в театре – разговор с Зубатовой, драку, давку, Митю, плачущую Натали, дорогу домой…
А потом в её голове вдруг повернулся невидимый тумблер, и маленькими яркими вспышками высветил совсем другой день. Весна, конец мая, прогулка по мосту, Полина в полосатой юбке, Третьяковка, Алёнушка, упавшее ведро, Франк и Анисим, визит в полицию, записка, странный экипаж, хранилище, «спасайка» на лице, платье «День-Ночь», кодовый замок…
Картинки стремительно замелькали перед глазами и сложились в чёткую и понятную схему, как в игрушечном калейдоскопе.
Соня всё вспомнила.
Соня даже не успела запоздало испугаться того, что Франк пытался её убить, и задуматься о том, почему он не довёл начатое до конца. Она вскочила с кровати и тут же покачнулась. Ноги были ватными, но Софья, стиснув зубы, дотащила себя до ванной комнаты и заставила принять контрастный душ, попеременно ёжась от холода и морщась от кипятка.
Процедура помогла – слабости в теле почти не осталось.
В столовой никого не оказалось. Софья бросила взгляд на часы – почти половина восьмого. До завтрака ещё много времени. Она тихо пробралась на кухню, где Варя что-то взбивала в миске, тихо напевая под нос. При виде Сони кухарка всплеснула руками, уронив плошку на стол:
– Сонечка, деточка моя, ты зачем с постели больная встала? Тебе лежать надо.
– Я есть хочу.
– Ах ты ж бедная моя. Иди обратно в кровать, я принесу мигом.
– Варежка, я лучше тут поем. – Соня присела у большого стола, засыпанного мукой. – Ты мне чаю налей с пирожком каким-нибудь.
– Ох горюшко ты моё. Сейчас, сейчас…
Варя засуетилась, одновременно протирая столешницу, наливая чай и расставляя вокруг Сони тарелки:
– Шанежки, горячие ещё, с утра пекла. В сметанку макай. Варенье твоё любимое, малиновое. Блиночки с маслом, груша печёная, каша только поспела.
Соня вдруг обнаружила в себе зверский аппетит и, почти не стесняясь, начала поглощать всё подряд. Наверное, со стороны это выглядело ужасно неприлично. Хорошо, что мама не видит. Невместно барышне так набрасываться на еду.
Варя растроганно промокнула глаза кончиком фартука.
– Деточка моя, совсем оголодала. Где ж это видано – больше суток ни маковой росинки во рту.
Соня застыла с половиной ватрушки в руке:
– Сколько?
– Ты ж как с театру пришла, так и пролежала в лихорадке ночь и день, и снова ночь. Я и бульон вчера варила, думала, хоть попьёшь малость… А ты только спала и бредила.
– Варя, сегодня что, первое число?
– Оно, милая. Октябрь пришёл.
– Спасибо, мне пора.
Соня вскочила и, в один глоток допив чай, выбежала вон.
Времени совсем нет!
Софья оставила в комнате записку, слабо надеясь на то, что мама прочитает и поймёт. Вряд ли. Будет скандал. Но позже.
Улица встретила мелким противным дождём. Такой даже не капает, а оседает мелкой водяной пылью на волосах и одежде. Хорошо, что извозчик нашёлся сразу. Он быстро доехал до Тверской, свернул в Малый Гнездниковский переулок и вдруг остановился, не доехав до сыскной полиции сотни метров:
– Дальше никак, барышня. Сами поглядите.
Соня выглянула, обомлела и, быстро расплатившись с кучером, бросилась к знакомому зданию.
Там творилось что-то странное и пугающее, чем-то похожее на последствия пережитого в театре кошмара. Улицу перед особняком заполнили полицейские экипажи. Из дверей здания выходили и выбегали люди в форме и без. У красного грузовика суетились пожарные, спешно разворачивая шланг. Соня подняла глаза. Из окон на втором этаже шёл чёрный дым.
Из окон Митиного кабинета!
Сердце ухнуло куда-то в низ живота. Перехватило дыхание.
Соня заметалась взглядом вокруг. На мостовой валялись осколки стёкол и куски штукатурки. Что произошло? Среди сновавших вокруг полицейских не оказалось ни одного знакомого лица. И когда в проёме дверей показалась грузная фигура Горбунова, Соня бросилась вперёд.
– Куда! – остановил её ближайший ефрейтор. – С ума сошли, барышня! Туда нельзя!
– Мне надо! – попыталась прорваться Соня. – Семён Осипович!