В победах на скачках определенно видели отражение императорского триумфа, однако это никоим образом не нарушало романтический ореол, возникавший вокруг самого колесничего. Как отмечает Кэмерон, большинство императоров, за редчайшими исключениями, всегда появлялись на Ипподроме в качестве зрителя, и крайне маловероятно, чтобы византийская публика при виде квадриги представляла императора на месте популярного колесничего[85]
. В случае с памятниками колесничим (не только Порфирию), установленными на Ипподроме, в идентификационных надписях и рельефах речь идет именно о самих колесничих, а императоры вообще не упоминаются. Если перед нами изображение человека в короне, управляющего квадригой, это не следует воспринимать самым очевидным образом – как императора, выступающего на скачках. Скорее, это визуальное подтверждение той харизмы, которой наделялась фигура колесничего, раз даже сам император снизошел до того, чтобы предстать в его образе. Или, если взглянуть иначе, колесничий – это единственный персонаж, помимо консула, чье изображение помещают рядом с изображением императора, хоть он не принадлежит к узкому кругу императорской семьи. Никто другой не мог рассчитывать на подобную честь. В этом выражается бунтарская энергия Ипподрома – того места, где императорская власть меняет свою природу и визуально распределяется между замещающими фигурами, вместо того чтобы оставаться атрибутом единственного персонажа, наделенного безусловной несокрушимостью.Колесничие и сами по себе пользовались невероятной популярностью. Это подтверждается, например, эпиграммами из «Греческой антологии» [Cyril Mango 1986: 49]. В некоторых из них упоминается потрясающая скорость – колесничий так быстр, что проносится через потолок того самого здания, на котором он изображен. В свете этих эпиграмм видится нечто ироничное в том, насколько аккуратно фигуры колесничих вписаны в медальоны на сохранившихся фрагментах шелковых тканей. Однако и в этом визуальном решении чувствуется связь с главными характеристиками Ипподрома.
На одном из фрагментов, который сейчас хранится в Аахене, мы видим квадригу, запряженную четверкой коней. В центре композиции возвышается колесничий, обращенный лицом к зрителю (рис. 2.20). С обеих сторон к нему торопятся фигуры с венками, а на заднем плане еще двое раздают деньги. Летящие одежды и наклонные позы вспомогательных персонажей еще больше подчеркивают прямизну и неподвижность самого колесничего. Даже лошади находятся на горизонтальной оси, что создает впечатление спокойствия, контрастирующего с позами людей. Получается, что из визуального изображения колесничего устранены те самые свойства, за которые его восхваляли в эпиграммах и, вероятнее всего, на скачках. Медальон соответствует размеру квадриги: его ширину почти полностью занимают лошади.
Повторяющиеся медальоны с фигурой колесничего, которые мы видим на этом фрагменте, перекликаются с другими похожими мотивами. Изображение всадника, побеждающего в схватке, пользовалось популярностью в III–VI веках (а вероятно, и позднее) и часто встречалось на шпалерах и амулетах. Таким изображениям приписывалась магическая сила, а их повторение на одной и той же поверхности сродни повторению заклинаний, приносящих удачу или отпугивающих злые силы. Будучи помещенным в замкнутый контур, объект сохраняет свои волшебные свойства только для владельца ткани [Maguire 1990: 216–217]. Фрагмент ткани из Аахена явно отсылает к идее богатства (фигуры, рассыпанные в